Вещи мертвого человека - Дмитрий Валерьянович Лекух
Чертов старый пижон.
Хотя какой он, в сущности, старый?
– Ну, – разводит руками, – разумеется, все гораздо сложнее. Слишком много факторов, слишком много побочных влияний. Но суть, в общем-то, да, именно такова.
Мне он сейчас напоминает зануду профессора со старого журфака. Сейчас-то там – филиал ада, где молодняк учат те, кто в профессии абсолютно не состоялся и вообще не востребован: зачем хорошему специалисту в наши дни за три копейки куда-то преподавать уходить?
Я, к счастью, еще застал старую профессуру. Тоже, конечно, уже вырождающуюся, но еще сформированную понятной академической средой.
Сейчас таких не делают, даже случайно.
– Знаешь, как-то… – я делаю плавный знак рукой и замечаю, что довольно пьян.
Надо же, скажите, какая неожиданность…
– Что как-то? – так же пьяненько усмехается Дед. – Что не устраивает-то? Все слишком как-то кондово? Все слишком примитивно?
– Да. Как-то уж все слишком совпадает. Конец социально-экономической формации, в которую мы так все радостно кинулись. Конец востребованности в профессии, как мы ее понимаем. Конец принципам, точнее их размывание вплоть до самой беспринципности. Конец поколению, которое наслаждалось своей романтической «потерянностью». Да еще и эти ебаные дожди…
– Ну а чему ты удивляешься? – Кирилл Дмитриевич выпускает особенно уютный клубок седого ароматного дыма.
Все-таки он тоже, кажется, окосел.
Я наполняю лафитники. Сейчас – точно надо.
Бутылка, кстати, заканчивается. Надо бы Деду напомнить.
– Как чему? Тому. Что ты прав, похоже. Да, мне это не нравится, но ты, кажется, по-своему прав. А чему же, сука, еще?
Кирилл дробно смеется – забавно ему, понимаешь.
Бля…
Я снова смотрю в окно.
Там холодно и страшно. И, кажется, продолжает все так же лить все тот же инфернальный дождь.
Дед поднимает стаканчик.
Вертит его в руках.
– Ну да, – соглашается. – И конец формации. И конец поколения. И дождь этот, сука такая, просто звиздец как надоел. И вот вообще. И ты согласен со мной, ака с предыдущим оратором. Так в чем вопрос-то твой ко мне, Глеб? Или так, чисто попиздеть зашел, в обнимку с пистолетом Макарова?
Теперь уже морщусь я…
Ветер за окном веранды тем временем дует уже так, что мне кажется – скоро кто-то, от кого все сейчас зависит, повесится от нестерпимой ненависти к происходящему в этом дурацком мире. И не потому, что ему нравится вот так просто висеть, типа по приколу, коченея на ледяном ветру от ненависти и дождя. А лишь потому, что другого выхода из этого пространства и времени просто-напросто нет.
И вот это вот как раз и есть самое, сука, страшное.
– И ты именно поэтому ушел отовсюду? – констатирую.
Дед косится на меня с выраженьем на лице.
– Скажем так, – фыркает. – Одна из причин. Не вижу смысла убивать свою жизнь в игре с заранее известным финалом и со ставками, находящимися в состоянии неопределенности. Я себя люблю, я у себя один. Да, не исключено, что, как всегда и бывает в этом не лучшем из миров, «последние станут первыми». И кому-то этот шанс нужно ловить, а кому-то жопу беречь. Но я-то ни первым, ни последним быть в таких раскладах не хочу. Нездоровая это фигня, понимаешь…
Я прикуриваю уже бессчетную сигарету.
– И это, – соглашаюсь, – обесценивает все остальное. Если принять твою позицию, то нет даже смысла врать себе больше. Потому как если нет ни великой, ни малой цели, которая оправдывает если не все средства, то многие, тогда это не любовь вовсе к этой и так беспутной и беспробудной жизни нашей, а просто обычная половая гимнастика: ебля – и ебля, тупо как она есть.
Дед снова фыркает.
– Опять кого-то причленил, что ли, пока жена то во франциях, то в италиях на очередных съемках, и теперь совестью мучаешься? Ну, тут-то не велик грех, не рефлексируй. И нечего под него идеологическую основу, так сказать, подводить…
Морщусь.
Даже скорей кривлюсь.
Неужели я для него до сих пор… такой понятный?
Дожил до седых мудей.
Ну как седых…
– Ну, я об этом-то и говорю, в общем, – соглашаюсь. – Нельзя ничего делать, ни хорошего, ни плохого «ради цели», если сама цель отсутствует как таковая. Совсем другой ракурс, извини. А причленить – да. Причленил. Не сказать что запал, но, видимо, что-то в душе скребет, скрывать не буду. Не в этом, в общем-то, суть.
Дед серьезно кивает.
– Я понял.
Да ни черта ты, думаю, не понял, скотина старая. Только душу, как всегда, зачем-то наглухо разбередил…
– За эпоху, не чокаясь? – хмыкаю, поднимая лафитник.
Кирилл Дмитриевич хмурится.
– Ну, – тянет, – не упрощай. И не говори красиво, просил же уже столько раз. Не в телевизоре, чай…
Я только вздыхаю.
Ну вот.
Дед у нас, конечно, тот еще записной дуэлянт, и на кулачках подраться любит, я знаю, да и в словесной битве тоже. Только расслабишься – тут же сразу удар.
– А за упокой души, – снова хмурится Дед, – пить пока не время. Она еще не до конца умерла, эта тварь. В смысле эта эпоха подлая. И ее еще дождями холодными как следует не обмыли. Дело не в этом. Дело всего лишь в том, что в этом провинциальном кафешантане сейчас бессмысленно танцевать любой задорный канкан. Вот и все.
Я задумываюсь.
– А в этом твоем будущем, – поднимаю на него изрядно пьяный глаз, – какие наши навыки могут сгодиться? И вообще. Мы там точно будем не нужны?
Дед дробно смеется. Очень, кстати, по-молодому.
И как-то уж слишком зло.
– А я не знаю, – из его глаз смотрят на меня скачущие злющие, но оттого не менее задорные чертенята, – каким будет это будущее, где нам есть или нет места. И никто не знает. Будь он хоть семи пядей во лбу и десяти университетских образований, согласно честно заслуженным дипломам. Потому как сейчас во всем мире нет пока опыта, к которому можно было бы мысль свою беспокойную отослать. Может быть – так. А может, совсем даже и по-другому. Может, все будет почти так же внешне, как сейчас, но внутренне кардинально иначе. Может, вообще невозможно это будущее даже представить себе сейчас. Это, Глеб, все, поверь мне, неважно. Это все равно будет еще очень нескоро. И этого будущего я, несмотря на весь свой исторический оптимизм, даже пока не жду. Нет смысла осенью рассуждать о грядущей весне, это глупо. Все, что нам надо – это хотя бы просто дожить до настоящей зимы…
О как!
Красиво.
Но немного заумно.
– Когда мы все
