Дыхание Донбасса - Владимир Дмитриевич Пронский
– Призван по мобилизации…
– Ну, что же. Даст Бог вернется невредимым и будет исполнять родительские обязанности. И вот ещё что. Не хочется забегать вперёд, но могу сказать, если попытки найти пропавшую будут окончательно безуспешными, то суд может объявить человека умершим, если не будет сведений о месте его пребывания в течение пяти лет. Вот вкратце такие соображения по этому поводу.
– Да уж, перспективы не радужные, но что есть, то есть, – вздохнула Маргарита, готовая расплакаться. – Спасибо вам за информацию, хоть какая-то определённость, а то живу как в тумане. Я вот о чём хотела попросить вас. Пожалуйста, возьмите моё дело под свою опеку, иначе мне не на кого положиться, тем более что Герман Михайлович отзывался о вас как о грамотном и порядочном человеке, а о вашем гонораре мы договоримся.
– Попробую помочь вам, хотя эта тема не моя, но учитывая дружеские отношения с вашим мужем, не могу отказать. Время ещё есть, чтобы всё обдумать, да и всё может измениться. В любом случае держите меня на связи. Успехов!
– Спасибо большое! – ещё раз вздохнула Маргарита.
Весь оставшийся день она обдумывала этот разговор, мысленно представляя продолжение событий. Вспоминала письмо незнакомки и всё более проникалась им, даже ещё раз прочитала, пытаясь найти хоть какой-то потаённый смысл в обжигающих словах. Может, все они для отвода глаз, для сокрытия какой-то или каких-то махинаций, и весь замысел письма в том, чтобы, прочитав, она распрощалась бы с дочерью, перестала искать пути к её розыску, чтобы окончательно смирилась. Ведь и дружок Ксении пропал, и что-то мать его не особенно настроена говорить о нём, а почему? Обычно общая беда сближает матерей, а тут такое показное неприятие. Даже говорить она не желает о сыне. В какой-то момент Маргарита подумала о себе, как о слабовольной, пасующей перед каждым препятствием. Ведь в прошлый раз, когда она ездила к Анастасии Алексеевне, она никак не проявила свою родительскую тревогу о дочери, а будто поинтересовалась о ней как о случайном человеке. А надо бы настоять на разговоре. Ведь если она поехала с её сыном, значит, неспроста они оказались вместе, что-то связывало их помимо желания если уж не обогатиться, то хорошенько нагреть на этой поездке руки. Ведь будь Герман в адекватном состоянии, он ни за что бы не дал доверенность на управление своим счётом. Значит, доверенность Ксения каким-то способом подделала, а, скорее всего, договорилась с нотариусом, не бесплатно, конечно. Что это было так, теперь Маргарита не сомневалась. Но могла ли она сама провернуть эту аферу, если никогда не отличалась деловой хваткой, жила по инерции, думая, что всё к ней приходило от отца само собой, она этим успешно пользовалась, но ни в чём и никогда не проявила активность: есть – хорошо, нет – будет. А как, какими усилиями это достаётся, особо не задумывалась. Но вот попала в руки Максима, и всё у неё пошло шиворот-навыворот. Сразу загуляла с ним, хотя прежде никогда не была замешана в амурных делах – уж она-то, как мать, обязательно об этом знала бы; жить переехала к нему, практически бросив дочь, а потом сорвалась в Испанию. И понятно, что не была организатором этой поездки, и что уж наговорил ей Максим, какие такие чудеса расписал, но факт остаётся фактом: их поездка – его рук дело, наверняка он решил поживиться чужими деньгами. Поэтому и поведение его матери столь необычное, совсем не похожее на материнское, словно она состояла в сговоре с сыном.
Чтобы в этом убедиться, Маргарита дождалась вечера и позвонила ей на домашний телефон, желая либо подтвердить свои мысли, либо развеять их.
Услышав голос хозяйки, на мгновение опешила.
– Это опять вы?! Говорила же вам, что ничего не знаю о Максиме и о вашей распутной дочери. К тому же всё это я изложила в заявлении для полиции. Неужели непонятно?
– Скажите, у вас есть сердце? И материнское ли оно? Я-то думала, что со времени моего предыдущего звонка в вас что-то изменилось, что-то, быть может, щёлкнуло, но нет – по-прежнему живёт подозрительное и необъяснимое нежелание говорить на эту тему так, словно вы многое знаете, но боитесь проговориться!
– Всё сказали? Тогда – прощайте! – огрызнулись на другом конце провода и положили трубку.
Маргарите ничего не оставалась, как вздохнуть, позвать Виолу:
– Радость моя, иди ко мне – будем ужин собирать.
30
На новом месте службы Семёна встретил крепкий, немного косолапый старшина, провёл в блиндаж, находившийся неподалёку от штабного, указал на свободный топчан, усмехнулся:
– Теперь будешь при начальстве служить!
– А командировочные будут платить, товарищ старшина?!
– Ага, заплатят – догонят и добавят. А если всерьёз говорить, то нашивай, рядовой, лычки, обустраивайся, и на доклад к майору, пока он у себя.
– Есть! – с лёгкой подковыркой отрапортовал Семён и достал нитки, иголку.
Пришил быстро, а обустроился ещё быстрее: раскинул поролон на топчане, бросил рюкзак вместо подушки – и на выход. Предстал перед Пронько и доложил:
– Товарищ майор, сержант Прибылой явился по вашему приказанию! – и отдал честь.
– Вольно… Как добрался?
– Ехать-то всего ничего.
– Настроение?
– Боевое.
– А почему такой невесёлый?
– О машине переживаю. Думаю, где бы вилку сцепления добыть, чтобы в решающий момент не оказаться прижатым к стенке!
– И что придумал?
– В рембат смотаться, пока обстрела нет. Может, у них что завалялось подходящее. Сами же говорили.
– Отставить! Червонопоповку неприятель атакует чуть ли не каждый день, да по нескольку раз. Всё им не терпится расширить плацдарм у реки да перерезать дорогу на Хватово. Так что туда даже не суйся. А уж если невмоготу, скажу, что перед Временной со стороны Рубежного в кювете валяется разбитый уазик, на вид свежий. Вот, может, там чем разживёшься? Смотайся, да не один, а с охраной. Два стрелка и одного гранатомётчика возьми. Я команду дам. Да
