Чемодан из музея партизанской славы - Марк Яковлевич Казарновский

Я все-таки нашел силы, из развилки елки сполз на землю. А уж иней. В этом инее я начал голову приводить в порядок. Ощупал. Ничего, кость цела. Но, видно, бил молотобоец, чтоб ему учли его деяния на том свете.

Спасла меня шапка, а под ней я повязал платок шерстяной. Все это и самортизировало страшный удар.

Чемодан мой валялся неподалеку. И все вещи мои «драгоценные» выброшены. Что там – кальсоны да свитер. Две гранаты, рожок и сам шмайссер – исчезли. А отвертка и два надфиля в насмешку валялись поодаль.

И еще лежало тело здоровилы, что шел на меня. Видно, все-таки вместе с ударом я успел нажать курок.

Вот что удивительно. Крестьяне хоть своих подбирают и везут прямиком в костел. Эти же, ну чистые банды, как убили – так и не нужен. В утиль его, да и все. Где же эти люди росли, что видели – я так и не понял. Но, да простит меня раввин нашего местечка, я убитого, вероятно – мною, человека обыскал. Нашел ауйсвайс, это нужная вещь. Главное же – теплое полупальто. С дыркой и залитое кровью. В кармане – кусок сала и сухарь.

Сейчас мне, право, все равно. Залез я в чащобы под елку и провалился. Верно, это на пользу – вот так тихо лежать, то проваливаясь в беспамятство, то беседуя с Куртом, то с Дринкером. Я доказываю им, что мы – народ, который добро не забывает, и зло – помнит.

Теплая одежда да прохладная ночь как-то помогли мне. А еще, вероятно, стрессовое состояние. Еще бы, как кувалдой ударили.

Утром я пошел. Не сторожась засад и патрулей. Просто шел и шел. Мне, кстати, пути было дня на три. А вот с такой головой сколько пройдешь, кто знает.

Но хотелось одного – прийти в свой лес, разыскать схорон, где жила семья Лии и лечь к буржуйке. А уж девочки мне и тряпку с раны снимут, и помажут чем-нито, да и горячего дадут пить.

Кстати, о Лии. Эта девочка пришла к нам на фабрику с ребенком. И такая она была трогательная, что я не мог удержаться – стал вроде бы ее опекуном. Мальчик звал ее мамой, но все знали – он был взят Лией во время одной из селекций.

Бог мой, неужели я остался один. Иногда судьба преподносит удивительные уроки.

Шел я, не хоронясь, хоть и лесами. По тропинкам. То ли партизанским, то ли крестьянским, то ли немецким.

Только ввечеру наткнулся на какого-то мужика. Верно, поставили его тропу сторожить. Но мужик испугался и просто отпрыгнул, когда я шагал на него. Еще бы! Лицо все покрыто коркой засохшей крови, полупальто – рваное и тоже в крови. Правда – не моей. Да вечереет. Поневоле перепугаешься. Этакое чудище прет и не боится.

Эту ночь я ночевал в канаве, но сухой. Внизу листья да сучки. А у меня две куртки да лапти. Самое главное – свернуться в клубок. Вот когда я стал понимать собак. Нос под хвост и спит. Только ухо одно дежурное выставит. Чтобы вовремя удрать, ежели человек идет.

А утром я глазам своим не поверил. Я был присыпан снегом и весь лес стал белым. Снег шел и шел. И такая тишина вокруг меня, что я даже забыл на минутку про голову.

Вот так на третий день я пришел в свои люблянские леса. К базовому лагерю подходил осторожно, мы же тропки минировали. Была тишина и пахло чем угодно, но только не жильем.

Я заспешил дальше, к семейным схронам. Путь не близкий, но! Я зацепился. Посмотрел – из-под снега торчат голые руки. Потянул – и вытянулась моя фабричная работница. Совершенно голая, в животе зияла большая рана. Что такое?

Я пригляделся. Со всех сторон из-под снега торчали руки, ноги, колени, головы. Все были совершенно голые. Я пошел к другому убежищу. Та же картина – голые, засыпанные снегом тела с разбитыми головами или рваными ранами на теле.

У моей землянки, где я надеялся увидеть фабричных, геттовских девчонок, Лию с сыном. Их всех и увидел. Лия свернулась в клубок и волосами закрывала сына. Все – голые. Все – убитые.

Когда такое происходит, то реакция разная. Я – не кричал, не плакал, не слал проклятья. Во мне вспыхнула такая свирепость, что даже головная боль прошла.

– Вы будете отмщены. Будете! – Это все, что приходило в мой косноязычный ум.

Я нашел пустую землянку. Оборудовал запасной выход. Затопил буржуйку и провалился в сон. Я знал, что я буду делать. Шел декабрь 1943 года. Начало здорово морозить. Эх, Люблянские леса!

Глава XV

«Зверь из бездны». Месть

Первый выход к деревне, где я у войта покупал продукты, я сделал в январе 1944 года. Помимо всего, что я наметил, мне нужна бы хоть какая-нибудь информация, что в мире происходит. И еще я знал – ничего не смогу сделать (в смысле – убить) с женщинами и детьми.

Вот я и крутился вокруг деревни, как волчица, у которой щенков забрали. Рассматривал каждый дом и скоро уже знал, что, кто и когда делает.

И вот наступил этот час. Час мщения. Весь вечер шел снег, мела поземка, мороз. Где-то в 10-11 часов ночи из избы вышел мужик. Конечно, перед сном выйти – необходимо. Да вот назад – не вернулся. Штык от чемодана сработал быстро и почти бесшумно. Ветер завывал. Я оттащил мужика за забор, раздел его совершенно, и в канаву. Даже снегом присыпал.

Далее все было, как обычно. Кричали что-то домашние. Через часа два пошли двое вокруг дома и по дороге. Но тело обнаружили только через три дня. Я все эти дни сидел в засаде, как зверь какой. Да я в него и превратился. Даже к холоду попривык. Голова не болела. А кожу, сорванную ударом, я срезал. В общем, стал зверем.

Через десяток дней повторил рейд. Зашел с другого конца деревни. Собак не было, их немцы держать не велели. Залез в стайку, где стояла корова с теленком, да в отхожее место. И еще один, молодой парень, был заколот. И раздет, я закопал его в сено, одежду взял с собой и опять