Едгин, или По ту сторону гор - Сэмюэл Батлер
То же произошло и с нами. Мы пробыли в воде два или три часа; наступила ночь. Сто раз попрощались мы друг с другом и приготовились встретить конец; я боролся с приступом дремоты, от которой, вероятней всего, мне уже не суждено было очнуться; как вдруг Аровена прикоснулась к моему плечу и указала на свет и на темную массу, надвигавшуюся прямо на нас. Вопль, молящий о помощи — громкий, ясный, пронзительный — разом вырвался у нас обоих; и в следующие пять минут добрые, заботливые руки подняли нас на палубу итальянского судна.
XXVI. Заключение
Судно называлось «Принципе Умберто» и направлялось из Кальяо[43] в Геную; сначала оно доставило эмигрантов в Рио, оттуда проследовало в Кальяо, там взяло на борт груз гуано и возвращалось домой. Капитаном был некий Джованни Джанни, уроженец Сестри[44]; он любезно разрешил мне ссылаться на него в случае, если правдивость моей истории станут оспаривать; с огорчением должен признаться, что в отношении некоторых важных деталей я оставил его в заблуждении. Следует добавить, что подобрали нас на расстоянии тысячи миль от суши.
Не успели мы подняться на борт, как капитан принялся расспрашивать нас об осаде Парижа — несмотря на громадное расстояние от Европы, он почему-то решил, что мы именно оттуда. Ясное дело, я ни сном ни духом не ведал о войне между Францией и Германией[45] и настолько вымотался, что был способен лишь кое-как озвучивать то, что он сам вкладывал мне в рот. Мое знание итальянского далеко от совершенства, и речь его я понимал с пятого на десятое, но был рад возможности не раскрывать, из какого пункта мы отправились в путешествие, и решил подхватывать всякий намек, исходивший из его уст.
Сама собой сложилась версия, согласно которой на шаре изначально, кроме нас, летело еще 10–12 человек, что я — английский милорд, а Аровена — русская графиня; что остальные утонули, и дипломатические донесения, которые мы везли с собой, погибли вместе с ними. Позднее мне стало ясно, что эта история с самого начала вызвала бы недоверие, не будь капитан в море уже несколько недель, ибо я узнал, что когда нас подобрали, немцы уже давно хозяйничали в Париже. Фактически получилось, что капитан за меня сочинил всю историю, а я не без удовольствия с ней согласился.
Через несколько дней в поле зрения у нас оказалось английское судно, направлявшееся из Мельбурна в Лондон с грузом шерсти. По моей горячей просьбе, несмотря на штормовую погоду, из-за которой перевозить нас на шлюпке с одного судна на другое было опасно, капитан согласился просигналить английскому судну, и нас взяли там на борт, но переправляли с такими сложностями, что никаких сведений о том, что с нами было и как нас подобрали, сообщено при этом не было. Я, правда, слышал, как итальянский помощник капитана, бывший на шлюпке за старшего, кричал что-то по-французски насчет того, что подобрали нас с тонущего воздушного шара, но ветер выл так громко, а английский капитан так плохо понимал французский, что не уловил ничего об истинных обстоятельствах нашего спасения и счел нас лицами, которым удалось спастись при кораблекрушении. Когда капитан спросил меня, какое именно судно потерпело крушение, я сказал, что нашу прогулочную яхту унесло в открытое море течением, и что только нам с Аровеной (которую я аттестовал как перуанскую даму) удалось спастись, когда яхта затонула.
На судне было несколько пассажиров, за чью доброту нам вовеки не расплатиться. Я с горечью думаю, как разочарованы они будут, узнав, что мы не во всем им открылись; но если бы мы рассказали им все как есть, они бы нам не поверили, а кроме того, я твердо решил, что никто не должен ни услышать о стране Едгин, ни тем более получить шанс проникнуть туда, прежде чем я сам вновь туда соберусь, — по крайней мере, я, как смогу, постараюсь это предотвратить. Сознание того, сколько лжи я тогда волей-неволей нагородил, сделало бы мою жизнь поистине жалкой, если б я не находил утешения в религии. Среди пассажиров был достойный всяческого уважения священник, который обвенчал нас с Аровеной через несколько дней.
Около двух месяцев провели мы в море, и после во всех отношениях благополучного плавания глазам нашим предстал Лендс-Энд[46], а на следующей неделе мы высадились в Лондоне. На борту в нашу пользу была проведена подписка, давшая щедрые результаты, так что сразу по высадке крайней нужды в деньгах мы не испытывали. Я сразу повез Аровену в Сомерсетшир[47], где жили мать и сестры, когда я в последний раз имел возможность получить от них весточку. К величайшему моему прискорбию, оказалось, что мать скончалась, и кончина ее была ускорена известием о том, что я погиб; весть эту принес на ферму моего нанимателя возвратившийся Чаубок. Он, должно быть, прождал несколько дней, не вернусь ли я, а потом решил, что надежней всего будет принять на веру, что этого никогда не произойдет, и счел за лучшее сочинить легенду, будто в ущелье, на обратном пути домой, я свалился в бурную реку, и меня затянуло в водоворот. Попытались отыскать мое тело, но негодяй выбрал такое место, чтобы меня утопить, где не было ни единого шанса, что оно когда-нибудь всплывет.
Сестры вышли замуж, но мужья у обеих были небогаты. Казалось, никто особенно не рад моему возвращению, и скоро стало ясно, что родственников человека, однажды справивших по нему траур как по мертвому, редко прельщает перспектива справлять по нему траур вторично.
Мы с женой вернулись в Лондон, и, благодаря содействию одного из старых друзей, я стал зарабатывать на жизнь писанием рассказов для журналов и благочестивых текстов для общества по распространению религиозных брошюр. Платили хорошо; уверен, что с моей стороны не будет излишней самонадеянностью, если я скажу, что иные из наиболее популярных брошюр, какие распространяют на улицах и какие можно найти в залах ожидания на железнодорожных станциях, вышли из-под моего пера. Когда оставалось время, я приводил в
