Едгин, или По ту сторону гор - Сэмюэл Батлер
Обойти закон было значительно труднее, когда речь шла о более крупных животных, ибо магистраты не могли смотреть сквозь пальцы на мнимые самоубийства свиней, баранов и коров, каковые случаи представляли им для разбирательства. Иногда им приходилось выносить обвинительные приговоры, и когда набралось несколько таких, это послужило к немалому устрашению публики — тогда как в случае, если животное загрызла собака, следы песьих зубов всегда были видны, и оказывалось практически невозможным доказать злой умысел со стороны владельца собаки.
Другая волна нарушений закона была спровоцирована решением одного из судей, которое вызвало бурный протест наиболее пламенных учеников пророка. Судья счел, что убийство любого животного из соображений самозащиты законно и такой поступок является настолько естественным со стороны человека, подвергшегося нападению, что напавшее животное следует считать умершим естественной смертью. Сторонники строгого вегетарианства были вправе возмутиться, ибо не успело решение стать широко известным, как множество животных, дотоле безвредных, принялись атаковать владельцев с такой ожесточенностью, что у тех не оставалось иного выхода, кроме как предать их естественной смерти. Повсеместно можно было видеть выставленную на продажу тушу теленка, ягненка или козленка, снабженную биркой, выданной инспектором и удостоверявшей, что животное убито в порядке самозащиты. Бывало даже, что туша ягненка или теленка выставлялась с биркой, подтверждающей «мертворожденность» животного, хотя, судя по всем видимым признакам, оно успело насладиться по крайней мере месяцем жизни.
Что касается мяса животных, которые bona fide[39] умерли естественной смертью, разрешение употреблять его в пищу пропало втуне, ибо прежде чем труп оказывался в руках у человека, им, как правило, успевали полакомиться другие животные, а если этого не случалось, значит, мясо было уже протухшим, так что на практике люди были вынуждены либо обходить закон одним из вышеописанных способов, либо становиться вегетарианцами. Последняя альтернатива была, на вкус едгинцев, столь несерьезной, что законы против убийства животных постепенно стали применяться всё реже и, скорее всего, были бы отменены, если бы не разразилась эпидемия, причиной какового бедствия жрецы и пророки назвали беззаконное поведение людей, а именно поедание запрещенного мяса. Последовала реакция: законы стали еще суровее; было запрещено есть мясо любого рода и происхождения; из продуктов питания в лавках и на рынках разрешалось торговать лишь зерном, фруктами и овощами. Эти законы были приняты примерно через 200 лет после смерти пророка, который внес сумятицу в людские умы теорией о правах животных; однако не успели их принять, как народ начал их нарушать.
Мне говорили, что самым болезненным последствием этой ахинеи явился даже не тот факт, что законопослушные граждане вынуждены были обходиться без животной пищи — ведь многие народы без нее обходятся и чувствуют себя ничуть не хуже, и даже в странах-мясоедах, в Италии, Испании и Греции, беднякам редко доводится в течение года видеть на столе мясо. Вред заключался в смуте, какую неправый запрет внес в умы всех и каждого — кроме тех немногих, кто был способен понять: хотя разум — это, как правило, источник блага, он также может быть источником пагубы. Воспламененный разум индивида часто толкает его на поспешные поступки, которых ему лучше не совершать, но разум нации, воспламененный почтенным джентльменом, у которого в рукаве про запас еще и незримая сила, способен устроить такой ад, что мало не покажется.
Молодежи внушали, какой великий грех — делать то, что предки делали столетиями, оставаясь целыми и невредимыми; проповедники, убеждавшие молодых в чудовищности мясоедения, были все как один непривлекательными учеными педантами, и хотя они держали в благоговейном повиновении всю молодежь, кроме самых отчаянных вольнодумцев, мало было таких, кто в глубине души не питал бы к ним неприязни. Как ни ограждай юнца от крамолы, до него скоро доходит, что мужчины и женщины, с которыми он встречается в миру (часто куда более приятные люди, чем проповедники воздержания), в презрительном тоне отзываются о законах новоявленных доктринеров и убеждены, что законы эти надо потихоньку пускать побоку — пусть и не осмеливаются делать это открыто. А потому нет ничего удивительного, что заповеди власть предержащих, как то: «не прикасайся», «не пробуй на вкус», «не имей дела» — пробуждали у наиболее человечных из числа студентов рой вопросов по поводу того, что в противном случае они бы приняли без колебаний.
В едгинских анналах сохранилась печальная история о многообещающем молодом человеке приятного нрава, у которого с совестью дела обстояли лучше, чем с мозгами. Врач сказал ему (болезнь еще не считалась уголовным преступлением), что ему необходимо есть мясо, законно это или не законно. Молодой человек был страшно шокирован и какое-то время отказывался выполнять рекомендацию врача, которую счел нечестивой: однако чувствуя, что становится всё слабее, он тайком, под покровом ночной тьмы, пробрался в один из притонов, где нелегально торговали мясом, и приобрел фунт бифштекса. Он принес мясо домой, приготовил в спальне, пока все в доме мирно спали, и съел его, и хотя в ту ночь он почти не сомкнул глаз, терзаемый стыдом и раскаянием, наутро ему стало настолько лучше, что он сам себя едва узнавал.
Три или четыре дня спустя ноги сами принесли его в притон. Он опять купил фунт бифштекса, опять приготовил его и съел, и опять, несмотря на тяжкие душевные муки, на следующее утро почувствовал себя другим человеком. Короче говоря, хотя он никогда не выходил за рамки умеренности, тем не менее страшно томился от сознания, что его следует относить к разряду закоренелых нарушителей закона (каковым он на самом деле и был).
Здоровье его неуклонно шло на поправку, и хотя он был совершенно уверен, что обязан этим бифштексам, но чем лучше чувствовал он себя физически, тем больше не давала ему покоя совесть; два голоса беспрерывно звенели у него в ушах. Один говорил: — я есмь Здравый Смысл и Природа; слушайся меня, и будешь вознагражден, как до тебя вознаграждал я твоих предков. Но другой вещал: не дай этому якобы благодетельному духу соблазнить тебя и низвергнуть во прах. Я есмь Долг; слушайся меня, и я вознагражу тебя, как вознаграждал твоих предков.
Иногда ему даже мерещились лики говорящих. Здравый смысл выглядел таким снисходительным, доброжелательным и спокойным, таким искренним и бесстрашным, что он не мог ему не
