Арабская романтическая проза XIX—XX веков - Адиб Исхак
И прежде, чем генерал успел что-либо ответить, она выбежала из гостиной.
Генерал фон Валленштейн не принадлежал к тем людям, которые любят заглядывать в глубины своей души, дотошно вникать в природу внутренних побуждений. Если он принимал решение, то шел к цели напролом, не особенно разбираясь в средствах. Тем более готов был на все, когда ему казалось, что задета его честь. Сейчас генерал считал, что проявит слабость, если остановится на полпути. Он старался предугадать будущие события, быть, насколько возможно, дальновидным, но ему недоставало внутреннего озарения — того особого чувства, что позволяет проникнуть в самые глубины неведомого, снять покров с тайны, обнажить скрытую природу явления.
Да и что непонятного, тайного могло быть для него, немецкого генерала, в этих турках, которых он привык считать покорными, во всем согласными с ним льстецами и угодниками? И вдруг кто-то из них смеет противиться его воле, мешать его замыслам, посягать на его достоинство! Быть может, он ошибался в своих суждениях об этом народе? Или вдруг в нем самом, в фон Валленштейне, открылась какая-то неведомая слабость, которая позволила им поднять голову, пробудила их природное вероломство и неблагодарность?
Генерал расхаживал по комнате, и эти мысли не давали ему покоя. После того как ушла Джихан, его волнение достигло предела. Впервые усомнился он в своей силе, впервые ему показалось, что его власть и могущество ничего не стоят.
«Неужели мое величие — внешнее, показное, преходящее? — спрашивал он себя. — Неужели в нем нет ничего от абсолютной воли, изначально существующей, вращающейся вокруг собственной оси? Неужели это видимость? Что такое мое могущество — частичка величия Германии или порождение моей несовершенной души? Разве сила личности, способность подчинять себе других, проявляется только в господстве над судьбами людей, в умении превратить их в рабов? Разве не дает она также власти над людскими умами и душами? Неужели мне вообще не дано подлинного могущества, власти над духом?»
Он испугался этих уничтожающих выводов, — тягостно было признаваться в слабости, ущербности своей природы, вдруг открывшейся ему.
Да, он может отнять у дерзкого турка жизнь, но как заставить этого старика повиноваться ему? Старый паша оскорбляет его в своем доме, молодой глупец бек покушается на его жизнь в собственном жилище генерала… А теперь эта женщина не только отвергает предложенную ей честь, но смеет еще обвинять его в непорядочности…
Этого фон Валленштейн простить не мог. Пожалуй, после такой выходки он не сделает Джихан ни женой, ни любовницей… Женщина остается женщиной, не более того. К тому же у этой турчанки характер почище, чем у иной француженки. Может быть, она видит в его предложении грубое насилие? Что ж, пусть готовится к худшему — она еще раскается в том, что так дурно о нем думает. И генерал поклялся себе, что если строптивая Джихан не желает быть ни женой его, ни любовницей, то она непременно — пусть хотя бы на один день — станет покорной рабой его страсти. Да, она ускользнула из гарема, но ей не избежать нового рабства, в которое она будет обращена его волей. Он будет обладать ею, он преподаст ей урок, сломит ее гордыню. Она и так уже в его руках, в его власти и скоро сама вернется сюда. Ведь ее отец в тюрьме, и его пребывание там — лучшая гарантия успеха задуманного генералом предприятия. Пожалуй, следует отсрочить суд над ним, пока не удастся добиться от Джихан желаемого…
13
Лейтенант Шукри-бек предстал перед военным трибуналом по обвинению в двух преступлениях сразу. Во-первых, в измене воинскому долгу, приговор — отстранение от должности и лишение звания. Во-вторых, в покушении на убийство в политических целях, мера наказания — смертная казнь. Приговор был приведен в исполнение отрядом солдат в составе десяти человек под командованием немецкого офицера из винтовок военного образца двумя залпами немедленно после суда над преступником. Вернее, если быть совершенно точным, через пятьдесят минут после зачтения судьей приговора, который его честь сопроводил следующими словами:
«Рука злоумышленника не нанесла вреда высокому посланнику союзных держав — да продлится его жизнь еще долгие годы в счастии и радости, хранимая недремлющим оком Аллаха всемогущего, чей божественный свет, отражаясь от престола нашего великого владыки, воплощается в святости наших благородных законов, в османском правосудии — могущественном и прозорливом».
Если не считать подобных отступлений, которые позволяли себе члены османо-германского военного трибунала, сама процедура суда и вынесение приговора совершились с неумолимой бесповоротностью и быстротой, — ни о чем подобном турки до сих пор не слыхали. Новые законы целиком отвечали интересам властей, которые могли их толковать как им заблагорассудится. Исходя из хитроумных статей и параграфов, можно было при необходимости ускорить или замедлить ход дела, а то и вовсе приостановить его — лишь бы угодить лицемерному деспоту из Берлина, которому судья пожелал долгой жизни и покровительства Аллаха.
Да, в деле Шукри-бека турецкие власти сослужили фон Валленштейну верную службу, но теперь все настороженно следили за тем, как генерал намеревался поступить с Реза-пашой. Избави господь, никто не желает стать соучастником козней, задуманных немцем, чтобы лишить чести женщину из знатного турецкого рода! Даже заклятые враги Реза-паши — члены лиги «Единение и прогресс» — провели тайное собрание, на котором, охваченные религиозной и национальной неприязнью, решили воспротивиться интригам генерала. Подумать только, немец держит в своих руках жизнь Реза-паши! Эти голоса резко отличались от голоса того председателя трибунала, который с радостью готов был выполнить любые приказы генерала, в том числе и те, что помогли бы сломить упорство Джихан.
Намерения фон Валленштейна не ускользнули и от некоторых видных членов младотурецкой партии, находившейся у власти. Они поклялись, что не дадут немцу одержать победу над османской женщиной, завладеть ею силой, какими бы высокими словами он ни прикрывался. Да поможет им в этом Аллах, ведь министры — покорные рабы генерала, орудия его личных целей и желаний, пусть самых чудовищных. Позор, стыд!.. Допустим, Реза-паша действительно преступник. Но его обвиняют в измене, а это уже дело османского правосудия, вмешиваться в которое генералу фон Валленштейну они не позволят…
В результате Реза-паша был переведен в другую тюрьму, за пределами Стамбула, но и там Джихан не позволили видеться с ним.
Она корила себя за поспешность, за резкость обхождения с генералом, — следовало быть сдержаннее в беседе с ним. Жизнь отца нужно спасти любой ценой! Но по силам ли ей эта цена?
