Вехи. Три десятилетия в зеркале венгерской литературы - Аттила Йожеф
— Чего он добивается? Вряд ли добра!
Когда в армию стали просачиваться слухи об октябрьских событиях в Будапеште, гонведы сначала не знали, как их воспринять. Весть о призыве Хорти по радио дошла в такой форме, что правитель хочет спасти венгерский народ. Потом им сообщили приказы Салаши, преподнося их так, что Хорти венгров предал, а Салаши их спасет. Все это сильно смахивало на грызню сильных мира сего за добычу. Бедному человеку лучше в нее не вмешиваться, не то и сам сделаешься добычей.
Один из старших сержантов горно-егерского батальона так поучал своих солдат:
— Кто бы ни командовал, приказ есть приказ. Ему надо повиноваться, вот и все! Мир пойдет прахом, если каждый солдат станет сам решать, что именно должно содержаться в приказе!
Батальон, который насчитывал в своем составе не больше роты, этих увещеваний не послушался и голову перед приказом не склонил. Но и не выступил открыто против приказа. И, хотя с трудом, но до поры до времени терпел. Положение батальона было невыносимым. Тем не менее он предпочитал переносить непереносимое, чем предпринять что-либо непривычное. Страдания уже стали для них делом привычным.
— Если будем много рыпаться, все здесь поляжем. Некому будет даже косточки похоронить. Господа офицеры заботятся только о том, чтоб мы погибли. Могил нам рыть они не станут!
Даже могила представлялась солдату роскошью, на которую вшивому фронтовику рассчитывать не приходится.
Совершенно по-другому оценивал события батальон, пополненный шахтерами из Печа. Молчаливые шахтеры скупыми словами могли выразить многое. Одетому в ободранную шинель крестьянину и в голову не приходило, что ему тоже предстоит принять участие в драке господ, — не на стороне той или иной их банды, а против всего мира господ вообще, — а шахтеры же знали, что мир сдвинулся с мертвой точки и теперь от народа зависит, в какую сторону его повернуть.
— Перестань, дружище, хныкать: земли, дескать, нет, коровенку угнали, ребятишки голодают!.. Это я и без тебя знаю. Лучше скажи, как ты собираешься выкарабкаться из беды?
— Эх, да разве это так просто!..
— Никто и не говорит, что просто. Но можно все-таки. А главное — нужно. И зависит только от нас самих.
Немного слов тратили шахтеры, однако каждое из них вызывало перешептывание среди солдат из крестьян. Одни верили шахтерам, другие нет, но все они призадумались над тем, что они говорили. Однако большинство шахтеров только знали, что нужно что-то предпринять, но не могли сказать что, и еще меньше знали, как надо начать это что-то.
На другой день после гибели Чабаи, когда гонведы не получили ни крошки провианта, стало больше проясняться то, о чем говорили шахтеры. На вторые сутки голодовки все великие исторические вопросы, не успев обрести плоть и кровь, отодвинулись на задний план: каждый пехотинец мечтал лишь о том, чтобы каким-нибудь манером где-то урвать съестное.
Как раз в этот день командование полком принял нилашист Золтан Шерли. Новый полковой командир был низкорослый и слабого сложения человек с черными вьющимися волосами и горбатым носом. Недоброжелатели говорили, что он похож на еврея, а друзья находили в нем сходство с Геббельсом. Действовать он начал быстро и решительно: погрузил всю мебель из штаб-квартиры Чабаи в четыре машины и отправил в Мукачево. Затем, приняв полковую кассу, отбыл в Берегово за получением дальнейших приказаний.
Только его солдаты и видели.
Пока охваченная разнородными чувствами солдатская масса ждала, что принесет ей смена командира, какие новые беды, группа из восьми солдат-шахтеров отправилась в лес собирать грибы. Грибов они не нашли, зато в лесу набрели на заброшенный немецкий продовольственный склад, который охраняли шесть немцев, иногда продававших втихомолку складское добро оставшимся местным жителям.
Бени Ференци. Флейтист.
Имре Амош. Двое перед проволочной изгородью.
Даже самый тоскливо настроенный пехотинец, зачуяв запах еды, становится оптимистом. И гонведы, — хотя они уже знали немцев, — все же решили попросить у них продовольствия. Немецкие солдаты по-венгерски не понимали, но просьба была выражена так, что нельзя было не понять. Мадьяры, в свою очередь, не владели немецким языком, но ответ тоже уяснили себе вполне точно. Слово за слово, и два немецких часовых с простреленными головами рухнули на землю, а третий был приколот штыком. Из восьми гонведов обратно в батальон вернулось лишь четверо, причем лицо одного из них было в крови. Немцы швырнули в просящих хлеба гонведов две гранаты.
Пока полковник Шерли занимался перевозкой мебели, более шестидесяти гонведов окружили затерявшийся в лесной чаще немецкий провиантский склад. Гитлеровцы бросили оружие и взмолились о пощаде.
— Камерад, мадьяр! Камерад, мадьяр!..
Но гонведы не пощадили их.
Склад оказался небольшим и скудным: всего несколько тысяч консервных банок, пара мешков сахара, сушеные овощи и картофель, суррогат чая, эрзац-мед и много венгерских сигарет. Хлеба на складе не было.
На каждого солдата пришлось по три банки мясных консервов, еще осталось лишних девяносто четыре, немного сахара и порядочное количество сигарет. Консервы, за отсутствием хлеба, были быстро уничтожены. Что касается сигарет, солдаты ни на минуту не выпускали их изо рта — покончив с одной, сразу прикуривали от нее другую.
Холодные мясные консервы, без хлеба и палинки, — чересчур тяжелая пища даже для неприхотливого желудка пехотинца. Первую половину ночи гонведы бодрствовали, радуясь консервам, вторую ее половину — потому что жадно проглоченное холодное мясо давило желудки. Под утро четверо солдат лежали с очень высокой температурой. Всех четырех рвало. Врача в полку не было, медикаментов тоже. А между тем многие гонведы жаловались на сильные рези в желудке. Когда окончательно рассвело, батальон был в более жалком состоянии, чем после трех дней голодовки.
В семь часов утра неожиданно загорелась принадлежавшая лесопромышленнику Шлезингеру лесопилка. Кто и как ее поджег, никого не интересовало. Никто не думал гасить пожар. Огонь перебросился на лесные склады, где стояли заготовленные для немцев большие штабеля досок, так и не вывезенных за недостатком времени.
— Ну, ребята, хватит с нас! Пошли домой! — в восемь утра первым бросил солдатам призыв Йожеф Драваи, шахтер из Печа.
— Домой?.. а как?
— На своих на двоих!
— Ну, а немцы?
— И они пусть уходят, если хотят. Не
