Лихая година - Мухтар Омарханович Ауэзов
И старики, бывшие при том разговоре, прослезились, благословляя:
- Ну... чтоб все хорошо было... О дух святого предка...
Ободрился даже Карашал, который в отличие от Отеу не верил никаким слухам. И только когда Серикбай встал со словами: «Баймагамбет, седлай...» -Карашал помрачнел:
- Уедешь? А кто же тут... с нашими? Без головы ноги не ходят.
На минуту Серикбай задумался.
- Аубакир останется дома. Он будет с людьми... - И с легкой душой уехал.
Пришлось Серикбаю вскоре горько пожалеть об этом.
В ту же ночь радостная весть, как ветер, облетела весь Ширганак, и не только Ширганак - все луга и летовки на десятки верст окрест. Повеселело пастушье племя, ожил степной люд.
Всю ночь непрестанно лаяли собаки, скакали из аула в аул гонцы. Не гасли очаги, пылали костры. Искры взлетали до неба, в котлах дымился бешбармак. Никто не хотел спать - ни старцы, ни дети. Взрывы смеха, протяжные песни мужчин и женщин, игры, стычки и забавы превратили эту ночь в праздничный день.
До утра ехал Серикбай и до утра видел во всех аулах веселую суету, общее радостное возбуждение. Его останавливали, сообщали ему весть Кокбая... Предлагали мясо, кумыс и игры с выкупом, но выкуп не деньгами, а песней или шуткой, и с наградными поцелуями аульной черноокой красавицы.
Давно рассвело, когда Серикбай въехал в большой аул. На пологом зеленом косогоре стояли сплошь белые юрты. Близ юрт множество овец. Припля-сывали, развевая гривы, великолепные боевые кони - на арканах или с путами на передних лодыжках. Людей не видно было, если не считать старых пастухов, которые бодрствуют и на вечерней и на утренней заре. Аул спал, но, видимо, тоже после шумной бессонной ночи.
Будить никого не хотелось. Серикбай разнуздал коня, прилег на лужайке у центральной юрты вздремнуть после утомительной дороги... И проснулся лишь к обеду.
Над ним стоял Турлыгожа, а чуть поодаль незнакомый человек в шапке из рыжей смушки.
Серикбай вскочил смущенный: проспал? Турлыгожа взглядом ответил: еще нет!
- Поздравляю, - сказал он. - Гони суюнши. - И ловко сорвал с головы Серикбая тюбетейку.
- Э-э, что такое? - пробормотал Серикбай. - Что случилось?
- Случилось! - проговорил Турлыгожа своим зычным голосом. - Восстала Асы! Красношапочники... Вот их человек. Перебили солдат во главе с начальником, порвали списки, прогнали всех...
- Не врет он? - растерянно спросил Серикбай. Незнакомец молча покачал головой.
Втроем вошли в юрту. Она была полна народу. Сидели старые и молодые. Все громко переговаривались. Перед каждым - пиала с кумысом.
На почетном месте Серикбай увидел Узака и Жаменке. Здороваясь, от самых дверей закричал:
- Правда ли?
Веселые морщины собрались у глаз Жаменке.
- Правда, правда. Обогнали тебя, милый, красные шапки... Они уже выступили. А мы все ждем. Посмеются над нами, и поделом. Наш черед ударить по власти, пока она не очухалась от страха! Садись поешь, да потолкуем...
И никто из тех, кто был в юрте и выходил из нее, не приметил поблизости от аула, от зловещего Меченого Камня, на котором лежало клеймо проклятья, одного странного человека.
Его хорошо знали все, кто был в юрте. Они его туда не позвали. Но он и не нуждался в этом. Нужда у него была совсем иного свойства.
Он ночевал в небольшом тихом ауле, тихом даже в ту радостную ночь. Аул был укрыт в кабаньем бору... Ехал человек восвояси, может, на ярмарку, а может, и с ярмарки... И вдруг у белых юрт, чистых, как первый снег, увидел он оседланных коней, забрызганных грязью по самые седла, покрытых потеками пота и пены. Кони тянулись к траве, грызли удила. Видно, что некормлены, непоены и пробыли в пути не час и не два, всю ночь.
Глаз у человека был наметанный. Среди многих коней он легко отличил знатного рыжего иноходца под богатым седлом. Это конь Серикбая. Но еще приметней были два жеребца с волнистыми, вьющимися гривами. Это кони красношапочников!
Человек осторожно поодаль объехал аул. При нем был только один джигит. Под косогором бродил дряхлый старик, щипал скрюченными пальцами какие-то травки и нюхал их. К нему и подъехал с опаской джигит. Старик обрадовался собеседнику, заговорил взахлеб:
- А сам ты... не видишь? Приезжие... Издалека... Только к утру поспели. Хотят решить, что теперь делать с приставом... Серикбай, Турлыгожа, Жаменке... К тому же было кровопролитие. Там... как его... в этом... в урочище Асы! Есть один молодой оттуда, с перевала. Вон те два жеребца его... Они самые.
Старик был туг на ухо, кричал, и человек слышал каждое слово, но был так любознателен, что подъехал ближе и сам расспросил о том о сем.
А потом человек потихоньку отъехал, отозвав джигита. Ехал и ехал трусцой. Но как только аул скрылся из виду, он пустил коня во весь опор и гнал его, не жалея плети.
Глава шестая
Щедра земля в урочище Асы, высоко в горах Алатау. Здесь от века жили красные шапки, крупная крепкая ветвь рода албан. А с ними бок о бок селились ближние племена - жаныс и канглы, оторванные от дедовских корней, потесненные с родных мест, из-под города Верного. Пришли они сюда голые, босые, как путники, ограбленные на большой дороге. Асы приютила и их.
Это продолговатая, глубокая, как колыбель, зеленая долина. На западе высится выпуклая гора, покрытая сбоку густыми кудрями хвои. Ни дать ни взять -красавица с толстой черной косой на правом плече. Стоит она в полный рост над колыбелью, прикрывая ее спиной от ветров. На востоке толпятся небольшие округлые вершины, точно подушки в изголовье.
Здесь много воды и до поздней осени чисто и зелено. Воды стекаются с горных высот в реку Кокозек, и она все лето полноводна, дышит величаво.
Зеленая долина полна кипучего движенья - это первое, что бросается в глаза и радует глаз. Куда ни глянь, стада и табуны на привольных травах. Травы не выжжены, не вытоптаны и не объедены даже к концу лета. В буйной зелени белеют юрты, точно гусиные яйца в камышах.
Пришел август; ночи похолодали, участились дожди. По утрам весь мир застилал туман, потом он поднимался и источал теплую, нежную изморось. К полудню солнце разрывало белесую пелену, и распахивалось небо, словно умытое, а долина хорошела, как в сказке.
Космы тумана еще лежали на окрестных горах, цепляясь
