Лихая година - Мухтар Омарханович Ауэзов
Парни примолкли, смущенные. Все ждали - скажет Серикбай. Но он не обмолвился ни словом. Баймагамбет подмигнул:
- А что, отец? Случись война - что-нибудь придумаем. Не пулей берут, а храбростью. Пугнем разок, глядишь, солдат побросает оружие, а мы и подберем...
- А что, отец? - повторил Отеу. - Не люблю, когда киснут прежде времени. Случись война - отгоним весь скот подальше, в какой-нибудь тайный глубокий овраг...
И было это так лихо-дурашливо, что все рассмеялись.
Случись война... Так говорили потому, что наслышаны были о киргизах... Не далее как сегодня в соседнем ауле кололи барашка, пили кумыс, там были скачки, была борьба казахша курес - вольная, с хитрыми подножками, ловкими бросками. И вот туда приехал один человек с ярмарки и привез слухи неслыханные, и все про них, про них...
- Смотри на киргизов! - сказал Баймагамбет, исподлобья косясь на Серикбая. - Говорят, под Караколом улепетывают тамошние сивые загривки, как зайцы. Чем мы хуже киргизов?
Отеу загорелся. Он верил всем слухам без разбора.
- Киргизы, если начнут, не отвалятся на полпути. На нас надеются, на албан. Так говорят!
Старый Жаксылык с робкой надеждой повернулся к Серикбаю:
- Раз воюют, значит, вооружены? Есть оружие?
- Вряд ли... Но в них я верю. Это народ смелый, воинственный. Дай им бог...
Старик, обрадованный тем, что Серикбай наконец заговорил, не отворачивается, почти взмолился:
- А мы? А мы-то что? Вся Каркара поднялась... Говорят, Узак-батыр угнал самых лучших коней из табунов брата Тунгатара, отдал неимущим добровольцам... Паук этот Тунгатар... Правду ли говорят?
Но опять ему ответил Баймагамбет:
- А мы? Мы тоже... Во всем Донгелексазе кони пасутся на аркане. Только позови, кликни!
И Жаксылык опять опустил голову, что-то глухо, недовольно бормоча себе в бороду.
Серикбай с силой похлестывал плетью по новому мягкому сапогу. Он думал о том, что спросил у него старик: угнал лучших коней... раздал неимущим... паук этот Тунгатар...
Старик сказал о самом главном. Отеу ответил ему в тон, сам того не понимая, смешливо крутя головой:
- У меня одна лошадка. На ней пашу и сено убираю. Вот оседлал! Авось хватит ее - прогнать пристава до Жаркента? А? А тот рыжий... Жансеит... И всего-то у него две лошадки, а одну уступил Канапие. Что же мне после этого жалеть? Ни жизни, ни добра не жалко!
Услышав имя Жансеита, Баймагамбет прыснул, сказал:
- Подарил, сукин сын! Мало того... Этого ему мало... Я, говорит, свое раздал. Теперь каждый пеший, у кого нет коня, пускай идет ко мне, будет конный! По крайности, угоню табун толмача Оспана, но ни один не пойдет пеший.
- Веселый он - братец Жансеит, - неожиданно с недоброй улыбкой проговорил Серикбай. - Оспан-то родственник Жансеиту, как Тунгатар Узак-батыру... Грозит, значит, табуну толмача? И верьте - раздаст! А этот черный ворон, питающийся падалью, гнилое яйцо... Не то что помочь народу, напротив, только того и ищет, как бы насосаться по-паучьи в царской паутине. Сам он не даст ни одного коня. А дал бы, не был бы Оспаном.
Жаксылык слушал Серикбая с откровенным облегченьем.
- И на что он надеется? - спросил сдержанно. - Так и не ушел с ярмарки. Ну, не дай бог, перебьют всех албан, с кем он останется? Выучили ихней грамоте, и забыл все на свете, забыл дедов и прадедов... Глуп как чурбан.
- Глуп, да не очень, - сказал Серикбай. - Съедет с ярмарки, скажут, переметнулся. А что ему народ? Здравствовало бы начальство. Жебирбаев - ворюга, а этот предатель! Кто раз отведал похлебки господина пристава, тот уже отравлен. По мне, Оспан опасней урядника.
- То-то и оно, - сказал Баймагамбет. - Брал бы, черт с ним. Был бы шкурой... да ведь шельма! Продает.
- Советует, упреждает... - язвительно добавил Отеу. - Завтра-послезавтра, говорит,
будет народ тише воды, ниже травы, строго накажут...
- Кого же накажут? - спросил Жаксылык.
- Спроси, кого пощадят. Всех подряд...
- Не в тебя метит, отец, в Узака! - перебил Баймагамбет. - Чтобы ты его продал, как он продает.
- Да... Пора бы, пора Жансеиту вырвать это жало, -проговорил Серикбай сквозь зубы. - Надо змее знать, кого ей бояться!
Джигиты угрюмо переглянулись. Имя Жансеита их уже не смешило.
Тут подошел Карашал, друг и правая рука Серикбая в хозяйственных делах; разговор принял новый оборот, и стало вдруг ясно, что на душе у Серикбая.
- Не знаю, как там и что, - сказал Карашал, - а пока суд да дело, аул Оспана и в ус не дует. Живет сам по себе, сам для себя, ничего его не касается. Единственные из всех албан, кто занят хозяйством, -это они. Прислал жену и детей в аул...
- Понятно, - сказал Серикбай. - Черная коза печется о спасении, а мясник о ее мясе. Разбогател за пять лет... Богаче всех!
Карашал причмокнул: богаче, мол, не бедней.
- А кстати, - сказал он, - раз уж речь о хозяйстве... У нас тоже пшеница созрела, время жать. И с покосом надо спешить, а то опоздаем... Что за праздник у албан? Такой нынче урожай! Хлеб... Сено... Пропадает! Неужто дадим пропасть?
- Не ворчи, - сказал Серикбай раздраженно и словно бы виновато. - Жужжишь, как осенняя муха, не отобьешься от тебя. Что же, мы все шутки шутим? Поминки у нас, а не праздник... Еще то ли увидишь!
- Пока увижу, кормиться надо... - возразил Карашал. - Деды учили: жить тебе до полудня - запасись едой на целый день.
Серикбая взорвало, и по тому, как он стал говорить, хлеща себя плетью по сапогу, видно было, каково это человеку - поворачивать на скаку не коня, а всю свою жизнь.
- Пропади он пропадом, мой дневной запас! Я не Оспан. Мне помирать в полдень. Не нужно мне богатеть.
- А нужно тебе беднеть? - быстро, с хитреньким прищуром спросил Карашал.
- Хочешь, чтобы я дрожал над богатством... Хочешь, чтобы трясся... Что за радость? - вскричал Серикбай.
- Рехнулся ты, хозяин! Смеешься надо мной?
- Я смеюсь? Плачу я. Начни я убирать хлеб - завтра же все разбредутся. У каждого сыщется дело. Кто не нуждается в хлебе, в сене? Не так мы богаты. Совсем небогаты! (Жаксылык и Отеу закивали головой.)
Уйдем в поле, забудем коня. Коня береги! Это
