Фолкнер - Мэри Уолстонкрафт Шелли

ему это не нравилось, и он начал подумывать о поездке на Запад. Он внезапно затосковал по родине, а главное, не мог ни отдыхать, ни спать, ни есть, ни заниматься повседневными делами; его повсюду преследовал образ благодетеля, которого он бросил умирать смертью преступника. Он не собирался менять свое решение и представать перед судом, чтобы его спасти; напротив, при мысли об этом кровь стыла в жилах, и он весь съеживался, но считал, что сможет спрятаться в Англии; никто не заподозрит, что он там; он явится на место, чтобы наблюдать за событиями, и если окажется, что сумеет чем-то помочь, не скомпрометировав себя, у него будет возможность, по крайней мере, рассудить, как далеко стоит зайти. Это единственное, на что был способен его нерешительный ум. Хоскинс был прав, сравнивая его с птицей, загипнотизированной гремучей змеей: он и впрямь был заворожен происходящим, разверзнутая пасть притягивала его и грозила поглотить. Через десять дней после отъезда Хиллари из Америки он сам сел на корабль, идущий через Атлантический океан. Хоскинс был первым, кого он встретил после высадки на берег; Невилл стал вторым. Его сердце при виде юноши похолодело; он терзался и горько раскаивался, что вообще решил приехать. Из-за своей трусости он успел тысячу раз умереть от страха перед человеком, который не представлял для него никакой угрозы.

Невилл же решил, что раз Осборн явился в Англию добровольно, это сильно упрощает дело. Он не сомневался, что получится уговорить Осборна выступить с показаниями в нужное время. Невилл велел Хоскинсу успокоить своего приятеля и убедить с ним увидеться; если же тот станет возражать, устроить встречу тайно. Невилл пообещал не пытаться его поймать, а предоставить полную свободу действий, и надеялся, что беспокойная совесть, что привела Осборна в Ливерпуль из Америки, после внутренних терзаний и борьбы наконец побудит того сделать то, что он должен был сделать с самого начала.

Но шли дни, а Осборн как в воду канул; Хоскинс больше его не видел, и никто не знал, куда он делся и где прятался. Отплытие «Овайхи» задержалось из-за встречного ветра, но скоро корабль покинул гавань. Хоскинс уехал. Возможно, Осборн тоже был на борту этого корабля и сейчас возвращался в страну, где нашел убежище. Невилл встречался с капитаном; тот отрицал, что у него на борту есть такой пассажир, но ведь он мог поклясться молчать или Осборн — замаскироваться. Невилл взошел на палубу и внимательно вгляделся в лица всех пассажиров, расспросил экипаж и путешественников и даже подкупил матросов, чтобы те сообщили ему, если кто-то прячется на борту. Но в тот день отплывал не один «Овайхи»; почти тридцать пакетботов и торговых судов, задержавшихся на берегу из-за встречного ветра, ждали прилива, чтобы наконец выйти в море. Невилл думал было обратиться в суд за ордером на обыск, но мысль об этом была ему неприятна и даже, пожалуй, отвратительна. Осборн оказался бы полезен им как свидетель лишь в том случае, если бы сдался добровольно. Если его схватят силой как пособника в деле об убийстве, он сядет на скамью подсудимых рядом с Фолкнером, и в показаниях не будет никакого смысла; а то, что Невилл способствовал аресту, сочтут за проявление жестокой враждебности к обвиняемому. И все же мысль, что Осборн покинул английские берега, приводила Невилла в бешенство; еще хуже было не знать, уехал он или остался. В первом случае Невилл еще мог отправиться следом за ним и успел бы его привезти.

Когда мы действуем от лица другого, то гораздо больше подвержены сомнениям, чем если наши поступки касаются только нас самих. Мы боимся то проявить недостаточно рвения, то испортить все своей назойливостью. Неудачи расстраивают нас, но мы не осмеливаемся предпринять дерзкий шаг, который, несомненно, сделали бы, если бы речь шла о наших собственных интересах. Невилл не сомневался, что Фолкнер не стал бы раздумывать и рискнул всем, лишь бы поймать Осборна, но сам не осмеливался предпринять такой опасный и, возможно, роковой шаг.

Начался прилив; в доках поднялась вода. Один за другим суда, отплывающие в Америку, снимались с якоря и выходили в море. Невиллу было мучительно смотреть, как раскрываются и наполняются ветром их паруса и как быстро они удаляются от берега. Он стал горько укорять себя в равнодушии и решил, что есть лишь один способ исправить ошибку: как можно быстрее сесть на один из пакетботов и приплыть в Америку одновременно с Осборном, который, как ему казалось, уже направляется туда. Торопливый в принятии решений и опрометчивый в действиях Невилл не терпел неопределенности; самым болезненным для него было сомневаться и колебаться, а потом жалеть, что из-за сомнений он все потерял. Его успокаивали лишь конкретные действия, поэтому он решил отправиться в плавание. Он поспешил в гостиницу за деньгами и самым необходимым; у входа ему вручили письмо, содержание которого полностью изменило направление его мыслей. Лицо просияло, а сумятица в голове сменилась счастливой безмятежностью. В один момент изменив свои планы, он не отправился в Америку, а тем же вечером уехал в Лондон.

Глава XLVI

Узник и его преданная подруга не догадывались об этих важных изменениях. Каждый день Элизабет вставала со своего места у камина и подходила к единственному окну отцовской камеры; она придвигала к нему свой вышивальный столик, но смотрела не на цветы, над которыми работала, а на небо и, подперев щеку рукой, внимательно следила за облаками. Она думала, что Джерард уже в море, но облака не меняли направление и неслись в одну сторону, причем противоположную той, куда лежал его путь. Так она коротала каждое утро, а когда возвращалась в свои комнаты, где можно было не думать ни о чем другом, кроме возлюбленного и его путешествия, ее пристанище уже не казалось одиноким, а зима — угрюмой. Она была не просто счастлива; восторженное ликование ускоряло биение ее сердца, и она вновь и вновь перечисляла про себя добродетели Невилла и все, за что была ему признательна.

Фолкнер с удовольствием отмечал, как под влиянием любви и надежды его милая дочь повеселела, как похорошели и смягчились ее лицо, жесты и голос, а на смену серьезности пришла нежная игривость. Юность, влюбленность и счастье прекрасны в своем единении. «Дай бог я не испорчу жизнь этому светлому созданию, — думал он. — Пусть она будет счастливее Алитеи; если и есть в мире мужчина, достойный ее, так это Джерард Невилл». То и дело молча отрываясь от