Фолкнер - Мэри Уолстонкрафт Шелли
Пока он рассказывал, Фолкнер, которого привело в бешенство недостойное поведение Осборна, немного успокоился и заговорил с обычной сдержанностью.
— Показания одного человека не могут иметь такой вес, — промолвил он. — Никто не верит, что я убийца; все знают, что я невиновен. Нужно лишь доказать это юридически; это не так уж сложно, ведь мы будем взывать не к слепому правосудию, а к разуму двенадцати человек, которые наверняка сумеют отличить правду от лжи. Разумеется, необходимо сделать все возможное, чтобы прояснить мой рассказ и подкрепить его фактами; я уверен, что честной и внятной исповеди будет достаточно, чтобы меня оправдали.
— Вы правы, надо надеяться на лучшее, — сказал мистер Колвилл, — но то, что Осборн отказался приехать, само по себе не очень хорошо, прокурор будет на этом настаивать. Я бы заплатил сто фунтов, чтобы он приехал!
— Я бы не дал и ста пенсов, — съязвил Фолкнер.
Адвокат уставился на него; эта реплика произвела на него неприятное впечатление: ему показалось, что клиент был даже рад, что столь важный свидетель не объявился, а для него это было равноценно признанию вины. Он продолжал:
— Я не разделяю вашего мнения и рекомендовал бы послать за ним еще раз. Если бы у вас был друг, настолько вам преданный, что согласился бы пересечь Атлантический океан и попытаться переубедить Осборна…
— Будь у меня такой друг, ради этой цели я не стал бы просить его пересечь и канаву, — раздраженно ответил Фолкнер. — Если люди скорее готовы поверить такому мерзавцу, как Осборн, чем джентльмену и солдату, пусть забирают мою жизнь. В моих глазах она не стоит таких усилий, и, если мои соотечественники жаждут моей крови, я с радостью сниму с себя бремя жизни и положу наземь.
Мягкое прикосновение Элизабет привело его в чувство; он взглянул в ее полные слез глаза, понял свой промах и улыбнулся, чтобы ее успокоить.
— Джентльмены, я должен извиниться перед вами за свою горячность, — промолвил он, — а перед тобой, моя дорогая, за то, что придаю значение пустякам, однако в этих пустяках есть мерзость, которая уязвила бы даже человека более спокойного нрава! Я не стану умолять сохранить мне жизнь, это слишком унизительно; я невиновен — вот все, что нужно знать людям, и они это поймут, когда страсти утихнут и их ненависть ко мне угаснет. Больше мне нечего сказать; я не могу призвать ангела с небес, чтобы она сама поклялась в моей невиновности; не могу заставить негодяя Осборна покинуть свое безопасное убежище. Я должен принять весь удар на себя и нести свое бремя; я предстану перед судьями, и если те, увидев меня и услышав, все же признают меня виновным — пускай; я буду рад умереть и покинуть этот несправедливый кровожадный мир!
Достоинство, с которым Фолкнер произносил эту речь, его высокомерное и презрительное, но все же благородное выражение и бесстрастный чистый голос взволновали сердце каждого из присутствующих. «Слава богу, я люблю этого человека так, как он того заслуживает», — с нежностью подумала Элизабет, и ее глаза засияли, а оба адвоката были глубоко тронуты, о чем свидетельствовали их взгляды и голоса. Перед уходом мистер Колвилл сердечно пожал Фолкнеру руку и обещал служить ему со всем рвением и чрезвычайным старанием.
— Не сомневаюсь, что наши усилия увенчаются успехом, — добавил он, и эти слова явно были в большей степени продиктованы его заново пробудившимся интересом к делу, чем здравым суждением.
По-настоящему мужественные люди, столкнувшись с новой угрозой, всегда обнаруживают в себе свежие запасы сил. Фолкнер, вероятно, впервые ощутил себя готовым ко встрече со злой судьбой. Он отбросил присущую ему избыточную впечатлительность, собрался с духом и преисполнился благородной решимости. Он отрекся от зыбких надежд, за которые прежде цеплялся, перестал ждать, что то или иное обстоятельство склонится в его пользу, и, безоговорочно поручив свое дело могущественной неодолимой силе, управляющей человеческими судьбами, ощутил одновременно спокойствие и облегчение. Если расплатой за гибель его жертвы станут бесчестье и смерть, пусть будет так; час страданий придет и минует, он превратится в хладный труп, а его собратья удовлетворятся местью. Он чувствовал, что распоряжение о его жизни или смерти уже подписано на небесах, и был готов к любому исходу; с этого часа он решил изгнать из своей души все трепетные чувства, внутренние терзания, надежду и страх. «Да свершится воля Господня» — эта фраза отпечаталась в его душе, оставив в ней нестираемый след; в нем проснулось чувство, состоящее отчасти из христианского смирения, отчасти — из фатализма, приобретенного за время жизни на Востоке, и отчасти — из философской стойкости.
Теперь при Элизабет он говорил об Осборне без едкости.
— Я больше не презираю этого человека, — сказал он. — Мы же не ненавидим стихии, когда те нас уничтожают; так зачем же злиться на людей? Говорят, что одно слово Осборна может меня спасти; но Алитея тоже могла бы спастись, если бы ветер стих и унялись волны. Только не в нашей власти повлиять на то и другое. Раньше мне казалось, что я могу управлять событиями, пока внезапно у меня не отняли бразды. Несколько месяцев назад я радовался, потому что думал, что наказанием за мое преступление станет смерть от рук ее сына, а теперь я в тюрьме и все считают меня преступником! Нам кажется, что та или иная случайность может меня спасти, хотя на самом деле все давно решено, давно записано, и остается лишь терпеливо ждать назначенного времени. Будь что будет, я готов; я научил свой дух смирению и с этого часа готов умереть. Когда все кончится, люди поймут, кто был прав, кто виноват, и мне воздастся по справедливости, а бедолага Осборн горько пожалеет о своей трусости. Он будет мучиться, вспоминая, что одним лишь словом мог сохранить мне жизнь, но уже ни одна сила на Земле
