Повести монгольских писателей. Том второй - Пурэвийн Хорло
— Не капризничай, спой, не то я обижусь. Сына на руки не дам, — ворковала, уговаривала Содгэрэл, и в голосе ее звучала нежность.
Я посмотрела на Тайванбаяра. С тревогой я думала, какая судьба ему уготована, наивному мальчугану со счастливыми глазами, только-только начинающему познавать мир. В горле у меня запершило. Чтобы вырастить сына, сделать из него настоящего человека, мало одного солнца, которое то выглянет из-за туч, то спрячется. Его должны воспитать люди с чистым сердцем, без накипи порока в душе. Только тогда ребенок станет человеком, способным перенять эстафету у предыдущего поколения, сумеет взяться за ремонт неисправных участков пути нашей жизни, только тогда у него хватит сил, чтобы на месте таких уртонов строить новые города.
Жаргал ударил по струнам и запел песню про цветок, растущий в горной долине. Содгэрэл сидела, натянув на колени подол платья. Во взгляде, который она бросила сначала на меня, а потом на Жаргала, было отчаяние. Она чуть заметно побледнела и уставилась на землю. Наверно, взглянув на меня, она поделилась со мной душевной болью, ведь я тоже была женщина. Но я не могла одобрить ее поведение. Неужели она настолько глупа, что готова купаться в счастье, не принадлежащем ей? Меня бил нервный озноб.
Прежняя беспечность Жаргала заметно поубавилась, но он старался этого не показывать. Правда, шутить стал более осторожно, а из песен исчезла бесшабашная удаль. Пала роса, одежда у всех быстро отсырела. Пора было расходиться по домам.
Войдя в дом, Цэнгэл задвинул засов, как-то настороженно подошел ко мне, недобро посмотрел и сердито спросил:
— Видала, что такое непорядочность?
Я в испуге отпрянула от него. Я не играла судьбой своего мужа, не унижала и не позорила его. Пусть не смогла я подарить ему ребенка, но была хорошей женой, верно охраняла его покой. Чем дольше я на него смотрела, тем больше он мне в этот вечер нравился. И я радовалась, что жизнь моя возле мужа была спокойной, безгрешной, что я находила в нем опору.
За стеной раздался громкий смех Содгэрэл. Это она внесла сумбур в привычный жизненный порядок, заставила нас думать о том, что не приходило нам в голову раньше.
Цэнгэл, мрачный, стоял посреди комнаты, сурово сдвинув брови, и смотрел на меня. Он казался огромным. У него был красивый лоб, широкий, обрамленный черными, как вороново крыло, волосами. В эту минуту я до боли в сердце сожалела, что не возникло между нами взаимопонимания, что не сумела я привлечь его к себе, что заставляла посреди ночи колоть дрова, что замышляла ссору с ним в надежде получить от него ласку после укоров и оскорблений, словом, хотела нарушить покой и мир в семье, но он на это не пошел.
Я бросилась к Цэнгэлу и прижалась к нему. Щеки у меня горели, внутри будто ветер бушевал. А Цэнгэла, как видно, злоба одолевала да обида.
— Брось кривляться! Все вы одним миром мазаны! — крикнул он мне чуть не в самое ухо.
От этого свирепого окрика зазвенела посуда, а я, обессилев, сползла к ногам мужа. Я почувствовала толчок в грудь и только тут поняла, что обнимаю колени Цэнгэла.
— Цэнгэл! Неужели ты не доверяешь мне? Ведь я Алима… твоя Алима…
Что-то сдавило мне горло, в глазах потемнело, в голове помутилось. Цэнгэл отстранился немного и что-то буркнул. Я сидела на полу, прислонившись к ногам мужа, и смотрела на его лицо, серое, как осина осенью. На скулах Цэнгэла ходили желваки. Я поняла, что в душе его бушует черная буря.
— Пожалей меня! Ведь об этом просит твоя жена, с которой ты делил и радости, и горести жизни.
— Жизни не знаешь! Работать толком не умеешь! Только бы кривляться да жеманничать!
Цэнгэл пнул меня и вышел из дому. Я осталась наедине со своей тоской. Неужели долгие часы тоски и составляют все счастье женщины? Нет, надо крепиться, бороться. Я поняла, что только в этом для меня выход.
В комнате стояла мертвая тишина. Лишь за стенами нашего жилища мрачно шумела река. Скорей бы в горах наступила осень! В эту пору начинают трубить изюбры, возвещая о смене времени года. Эти красивые животные зовут друг друга, чтобы насладиться жизнью и счастьем любви. А какая радость смотреть, как они, собравшись в стадо, неспешно уходят высоко в горы!
Я прижалась к оконному стеклу и выглянула во двор. В двух шагах ничего не было видно. Стояла темная, душная, как моя жизнь, ночь. Цэнгэл не приходил. Сколько я ждала, не знаю. Я вышла наружу и хотела позвать Цэнгэла, но голоса не было. В кромешной тьме зловеще шумела река.
Хлопнув дверью, кто-то вышел из соседнего дома. Я решила, что это возвращается домой Цэнгэл, зашедший к Муна-гуаю, чтобы успокоиться. Я двинулась навстречу, но никого не встретила. Я пошла назад и уже возле своих дверей заметила чью-то тень, мелькнувшую у поленницы. Я вздрогнула, подумав о медведе, но тут же вспомнила, что медведь-то был выдуманный. Тем не менее сердце мое бешено колотилось. Я спряталась за угол и, напрягая зрение, принялась всматриваться в темноту. Может, там Цэнгэл прячется? Он человек своенравный. Если зол на меня, с него хватит всю ночь в лесу просидеть.
Мне померещился шепот. Кто-то приближался. Двое — это были Жаргал и Содгэрэл — прошли совсем рядом.
Прижимаясь к Жаргалу, Содгэрэл тихо говорила:
— Я тебя с первого взгляда полюбила… Ты красивый…
Они остановились. Я закрыла лицо руками. Хоть бы заплакал Тайванбаяр!
— А что тебе муж скажет?
— Я не люблю его. Мне теперь все равно. Это он во всем виноват. Но я тоже человек. Имею право собой распоряжаться… Я человек свободный, не раба…
А я думала о том, что она заботливая, нежная мать. Думала, совсем недавно узнав ее взгляды на жизнь, что она умеет жить правильно, сдерживать свои порывы и блюсти честь свою и семьи.
— Что же делать будем?
— Сам решай.
Они опять обнялись. Не разнимая объятий, прошли к реке, но скоро вернулись. Содгэрэл глубоко вздохнула.
— Ведь я старше тебя. Рядом с тобой я немолодая уже женщина да к тому же мать, — прошептала она и тихонько засмеялась.
— Странно все это. Я сам себя не понимаю. У тебя хороший муж.
— Хороший, но нелюбимый. Слишком уж покорный и тихий. Ни разу не упрекнул, не приревновал. Думаешь, не жалко будет, если вся жизнь пройдет рядом с таким вот хорошим человеком?
— А разве попреки слушать приятней?
— Без настоящего
