Кодовое имя – Верити - Элизабет Вейн
За ними попытался последовать еще один, но солдаты скосили его выстрелом, как грабители банка из американского гангстерского фильма.
Когда первая партия беглецов сорвалась с места, охранник, которого укусила Джули, поставил сапог ей на шею, лишая шанса ускользнуть. Она отчаянно сопротивлялась и за это получила пинок от другого охранника, который раньше велел не убивать ее. Теперь, когда одни заложники погибли, другие были посажены в грузовики, а третьи сбежали, на земле осталось лежать всего семеро живых, в том числе Джули с сапогом нациста на шее и еще две женщины. Двое мужчин, их товарищей по несчастью, были прикованы друг к другу соединяющей лодыжки цепью. И тогда прибывший с подкреплением командир немцев, капрал или кто он там, решил жестоко всех проучить: нас – за попытку освободить узников, их – за стремление к освобождению…
Он выбрал двух мужчин, тех, что не в цепях, и заставил подняться. Потом увидел, что Джули удостоилась особого внимания солдата, который сапогом придавливает ее к земле, и взялся за нее: вздернул на ноги и толкнул к остальным двум – крепкому рабочему и красивому парню моих лет. Оба они были одеты в лохмотья и избиты.
На Джули тоже были лохмотья. В этой же одежде она выпрыгнула с парашютом из моего самолета: серая фланелевая юбка и роскошный пуловер парижского происхождения (теперь с дырками на локтях), красно-оранжевый, как китайские фонарики. В электрическом свете ее волосы, которые свободно падали на спину, отливали медью и золотом. Лицо исхудало, как будто кожа была натянута прямо на кости. Словно… словно за восемь недель подруга постарела на пятьдесят лет, такой она стала изможденной, серой, щуплой. Вылитый Джейми, каким я впервые увидела его в больнице, только еще более худая. На голову ниже самого невысокого из стоявших вокруг мужчин, она напоминала ребенка. Любой из этих солдат мог бы поднять ее на руки и подбросить в воздух.
Трое заключенных в ряд. Командир отдал приказ, и охранник, который раньше прижимал к земле Джули, выстрелил молодому парню между ног.
Тот с криком упал. Вторая пуля раздробила ему один локоть, третья – другой, потом его, все еще кричащего, снова заставили встать, подойти к грузовику и залезть в кузов. Потом солдаты переключились на второго мужчину и тоже выстрелили ему в пах.
Мы с Митрайет скорчились от ужаса, замерев бок о бок под прикрытием подлеска и тьмы. Джули, белая как бумага, дрожала в резком свете прожектора и смотрела прямо перед собой, в никуда. Она была следующей и знала это. Мы все это знали. Но пока еще не было покончено со второй жертвой.
Когда рабочему выстрелили в локоть, один раз, затем, почти сразу, второй, чтобы раздробить сустав, я окончательно потеряла и без того хлипкий контроль над собой. Я разрыдалась. Ничего не могла с собой поделать, что-то сломалось внутри, как в тот раз, когда в Мейдсенде мы пошли на крик зенитчика и обнаружили возле орудия мертвых парней. Я плакала громко, захлебываясь рыданиями, всхлипывая, как ребенок.
И тут ее лицо – лицо Джули – так вот, ее лицо внезапно просияло, как будто солнце взошло. Радость, облегчение и надежда вдруг появились на нем разом, и подруга мгновенно стала милой, красивой, самой собой. Она услышала меня. Узнала мои рыдания, мой страх перед выстрелами. Но не посмела окликнуть, не посмела выдать меня – самую отчаянную в Ормэ беглянку.
В рабочего выстрелили снова, попав во вторую руку, он потерял сознание, и его поволокли к грузовику.
Джули была следующей.
Неожиданно она буйно расхохоталась и испустила пронзительный крик – высокий, душераздирающий:
– ПОЦЕЛУЙ МЕНЯ, ХАРДИ! Поцелуй меня, БЫСТРО!
И отвернулась, спрятала лицо, чтобы мне было легче.
И я выстрелила в нее.
Я видела, как ее тело содрогнулась, как качнулась в сторону голова, будто ее ударили в лицо кулаком. А потом ее не стало.
Не стало. Только что мы летели в зеленом солнечном свете, и вдруг небо сделалось серым и темным. Потухло, как свеча. Было, и нет.
* * *
Я просто продолжу писать, ладно? Потому что это не конец. И даже не пауза.
Командир поднял с земли другую женщину вместо Джули. Обреченная закричала нам по-французски:
– ALLEZ! ALLEZ! Уходите! Уходите! Résistance idiots sales, vous nous MASSACREZ TOUS!
«Придурки из Сопротивления, из-за вас мы все погибнем!»
Чтобы ее понять, хватило даже моего зачаточного школьного французского. И она была права.
Мы побежали. По нам стреляли, нас преследовали. Поль и его люди стали палить нацистам в спину из-за моста, и те развернулись, чтобы отразить атаку с тыла. Побоище. ПОБОИЩЕ. Половину наших перебили на этом мосту, и Поля в том числе. Остальные смогли вернуться к лодкам и уплыть вниз по реке вместе с пятью беглецами, которых нам удалось спасти.
Когда мы отчалили от берега, мне не нужно было грести, на веслах были другие люди, а мне вообще нечего было больше делать, и я уткнулась головой в колени. Сердце у меня было разбито. И разбито до сих пор. Думаю, это теперь навсегда.
Митрайет осторожно разжала мои пальцы, вцепившиеся в кольт, и отобрала оружие. Она прошептала:
– C’était la Vérité? (Это была Верити?)
Хотя, может, она просто хотела спросить: это все по правде? На самом деле? Все это действительно произошло? Реальны ли вообще последние три часа?
– Да, – прошептала я в ответ. – Oui. C’était la vérité.
* * *
Не знаю, как я держалась. Просто деваться было некуда. Должна была держаться, вот и держалась.
Изначально, когда мы надеялись увести и спрятать двадцать четыре человека, план состоял в том, чтобы переправить их на противоположный берег и разделить на маленькие группы по двое и по трое. Сами мы тоже собирались разделиться, отвести каждую группу к местам ночевки по разным сараям и коровникам в глуши, а потом приступить к более сложной задаче: предстояло тайно вывезти беглецов за пределы Франции через Пиренеи или Ла-Манш. Однако удалось спасти всего пятерых, а нас самих осталось семеро, так что все вполне могли разместиться на вилле у реки, где начиналась операция. Митрайет решила, что разделяться не нужно. Вряд ли я, поглощенная своими страхами и тревогами, это
