Амур. Лицом к лицу. Выше неба не будешь - Станислав Петрович Федотов
– Смотри и запоминай. Поди-ка не последний, а в жизни всё может пригодиться.
Вот и пригодилось.
Иван успел наполнить водой и поставить на огонь жестяной бак и чайник, приготовить корыто и чистые тряпки (Настя их собрала заранее), когда уже не стон, а истошный крик жены «Ваня-а!» призвал его в спальню.
Настя сползла с кана на пол. Сидела, раскинув ноги, и смотрела, как по полу расползается мокрое пятно.
– Настёна, милая, ты потерпи, сейчас придут, помогут, – бормотал Иван, расчищая на кане место от всего лишнего.
Он оставил соломенный матрац, застелил его простынкой, бросил в изголовье соломенную подушку и помог Насте перебраться с пола на кан.
Всё это время она молчала и лишь тяжело дышала, стиснув зубы. Лицо было мокрое от пота, волосы слиплись, под глазами залегли глубокие тени.
Иван бережно уложил её, расправил складки на подстилке и прикрыл ноги подолом рубахи.
– Ванечка, не оставляй меня, – сипло сказала она, схватив мужа за руку. – Чёй-то мне тяжко. Никада так не было.
– Не боись, я с тобой до последу[5]. Щас повитуха прибежит.
– Ох, чужой человек придёт, а у нас не прибрано, – заволновалась Настя. – Зарно, возьмёт в голову, что хозяйка маланга[6].
– Не об этом тебе думать надобно, – Иван погладил вздрагивающий, как от нетерпения, живот. – Ты давай рожай помаленьку.
– Ага, вот приберусь и рожу, – Настя привстала, словно и впрямь вздумала прибраться, и вдруг, на выдохе, заорала так пронзительно, что у Ивана заложило уши: – Рожаю-у-у-у…
Упала на спину, руками потянула на себя рубаху, оголяя колени и бёдра, раздвинула ноги…
– Ванечка, миленький, рожаю…
И родила, как выстрелила. Не успел Иван опомниться, а в протянутые руки ему выпал маленький человечек, мокрый и скользкий. Он забыл напрочь, что надо делать дальше, но тут в фанзу вбежала маленькая китаянка в штанах и рубахе до колен, за ней Лю Чжэнь и Кузя. Китаянка выхватила новорожденную из рук Ивана, что-то крикнула (Лю Чжэнь перевёл: «Тёплая вода, спирт и ножницы»), и всё завертелось по её указаниям.
Через пару минут раздался писк новорожденной (оказалась девочка), и повитуха вручила отцу тряпочный кулёк, из которого выглядывало розовое личико с кнопкой-носиком. Кузя первым рванулся посмотреть на сестрёнку:
– Тять, давай назовём её Оленькой.
– Почто Оленькой?
– А сегодня день святой Ольги, преподобномученицы.
– Я и не знал, – пробормотал Иван, а громко сказал: – Вот окрестим, как полагается, батюшка по святцам и назовёт.
– Пущай будет Оленька, – подала свой голос мать. – Хорошее имя.
Дочка родилась через три недели после перехода Амура, а теперь была середина мая. Иван всё-таки обратился за помощью в Бюро эмигрантов, а там условием поставили вступление в Союз Амурского войска. Пришлось вступить. Получил работу – составлять реестр со всеми подробностями – семья, имущество, необходимая помощь, политическое настроение – вынужденных эмигрантов-казаков. Поставили на довольствие, Кузю определили во временное училище – казалось бы, живи и будь доволен, но Ивана не переставала грызть мысль-тоска по детям, по Феде и Маше. И он действительно подумывал, не сгонять ли тайком на ту сторону, добраться до Бочкарёвки (подумаешь, сотня вёрст!) – хоть посмотреть на своих родненьких, а уж обнять, так и вовсе счастье.
А Гамов присел рядышком на пригорок и, не ожидая ответа на свой вопрос, продолжил:
– Потерпи, Ваня, власть большевиков скоро кончится. Их вышибают отовсюду, народ недоволен поборами и мобилизациями, Семёнов и Калмыков казаков готовят, мы тоже занимаемся. В том числе и благодаря твоей работе.
– А ещё японцы, англичане, американцы – все кинулись нам помогать? – угрюмо продолжил Иван. – Ты же был учителем, Иван, ты ж, верно, ученикам говорил, что каждый русский должен Родину защищать от любых врагов.
– Я и остаюсь учителем. И учу, что враги нашей Родины сегодня – это большевики. Из-за них мы унизительно вышли из войны с Германией, когда победа была уже не за горами. Точно так же революция в девятьсот пятом с позором вышибла Россию из войны с Японией. А кто ту революцию устроил? Опять же большевики. Вот и получается, что они – главные враги России. И долг каждого русского, каждого казака – спасать от них нашу Родину. Пускай даже с чужой помощью. Разделаемся с советами – отправим чужих восвояси.
Помолчали. У Саяпина не было слов для возражения, да, по совести, и не хотелось возражать: по всем статьям выходило: прав атаман, хоть и муторно на сердце – а прав.
Гамов смотрел вроде бы через реку на родной город, однако нет-нет да скашивал глаза на Ивана. И наконец, сказал главное:
– А ребятишки твои в Благовещенске, в шлыковском доме живут, с сестрой твоей Еленой. Ваш-то дом сгорел дотла.
Иван вздрогнул и впился взглядом в невозмутимое лицо атамана:
– Правда?! Не врёшь?!
– Про детей? Или про дом?
– Конечно, про детей. Дом жалко, но надо будет – новый поставим.
– Надёжный информатор докладывал.
– Кто?! Я его знаю?
– Знаешь. Но кто он – не скажу. Однако верить можно. Так что сам не страдай и жене закажи. Всё образуется.
Гамов ушёл, а Иван собирался ещё посидеть, но понял, что должен немедленно поделиться новостями с Настей и Кузей. И не пошёл домой, а почти побежал, что при его крупности, наверно, выглядело со стороны смешно. Но Иван об этом не думал, пока не налетел на человека, едва не сбив того с ног. Правда, человек-то был в сравнении с ним совсем невелик.
– Ну и здоров ты, Ваня! Истинный бог, ведмедь!
– Илька! Ты?! Надёжный информатор!
Иван сжал друга так крепко, что кости захрустели.
– Чего ты?! Какой такой форматор? – запыхтел, высвобождаясь Илья.
– Давай к нам, всё расскажешь, – потащил его Иван, благо до дома было уже недалеко.
Илья не сопротивлялся, однако попытался отмахнуться:
– Ты чего меня обозвал?
– Это не я, это Гамов сказал «надёжный информатор». Постой-постой, – Иван остановился, повернул Илью лицом к себе, взглянул прямо и требовательно. – Говори, как на духу: ты принёс весточку из Благовещенска? Ежели чё – просто кивни. Но не юли, я всё равно увижу.
Илья вздохнул и кивнул.
– Нельзя мне, я на задании, – сказал он, предварительно оглянувшись.
– От Союза казаков? Так я ж тоже его член.
– И от Союза тоже.
