Йога Таун - Даниэль Шпек
It’s been a long, long, long time[71], – пел мужчина тихо, но отчетливо. Лоу узнал голос.
Джордж Харрисон.
How could I ever have lost you
When I loved you?[72]
Он искал мелодию и слова. Или это они находили его. Песню Лоу не знал.
It took a long, long, long time
Now I’m so happy I found you
How I love you[73].
Лоу понял, что песня рождается прямо сейчас. Прямо в эти мгновения, между Джорджем и миром. Никакой это не цирк, просто парень с гитарой в тумане. Он обращался не к публике, а к чему-то скрытому. Пока все спали.
Лоу тихо опустился в траву.
So many tears I was searching
So many tears I was wasting
Oh Oh
Now I can see you, be you
How can I ever misplace you?[74]
Лоу затаил дыхание. Он думал о Марии и Коринне, а потом непонятно откуда возникла мысль, что в песне на самом деле поется не о мужчине и женщине, что это молитва. Как той ночью с суфиями. Как «С тобой, без тебя», которую Джордж исполнял на ситаре и табле, и песня эта куда таинственнее, чем все песни Джона и Пола. Джордж, тихий участник группы, всегда в тени двух гениев, он искал не славы и денег, а духовную истину. И именно Джордж привел друзей к Махариши.
Лоу всегда идентифицировал себя с Полом, но втайне восхищался Джоном. Его сарказмом, политической резкостью, бесцеремонностью. Но в этот миг он почувствовал, что Джордж, человек с гитарой в тумане, принес послание для его будущей жизни.
Внезапно Лоу почувствовал, что за спиной кто-то стоит. Он обернулся и увидел сгорбленного старика с белой бородой. Это был тот самый старик из армейской палатки в джунглях. Он сложил ладони в знак приветствия. В первый момент Лоу испытал разочарование, почти ревность, что он не единственный свидетель происходящего. Джордж исчез в бунгало – возможно, почувствовал, что за ним наблюдают. Старик улыбнулся Лоу и поманил его за собой. Лоу заколебался, но старик просто двинулся по мощеной дорожке. Лоу пошел за ним к воротам, распахнутым стражем. Репортеры, стоявшие лагерем за воротами, еще спали. Вокруг валялись банки из-под колы, грязные салфетки, обувь. Старик знаком велел Лоу следовать за ним к палатке.
– Прошу, входи, сахиб, – произнес он по-английски и исчез внутри.
Лоу заглянул в палатку. Швейная машинка снова была тут, рядом лежали стопки ткани и хлопковые курты.
– Грязная одежда плохо, – сказал старик. – Ты уважать гуру.
Не дожидаясь ответа, индиец ловко опустился на корточки, взял ленту с делениями и проворно снял с Лоу мерку. Потом достал одну курту из стопки и протянул гостю:
– Подходит.
– У меня нет денег, – сказал Лоу.
Портной покачал головой:
– Завтра платить.
* * *
Толком не понимая, что это было, Лоу, облаченный в белую курту, выбрался из палатки ровно в тот момент, когда солнечные лучи позолотили листву. Он направился к воротам, страж не остановил его – очевидно, потому, что теперь он был правильно одет. Туман уже рассеялся, из бунгало выходили люди, у зарослей суетились обезьяны, по поляне вышагивал павлин. Распустив лазурный хвост, он глянул на Лоу, словно говоря: добро пожаловать в цирк!
Остаток дня Лоу занимался тем, что ничего не понимал. Не понимал, почему Рюдигер оставил его в покое. Почему за завтраком все были милы с ним. Почему никто не гнал его прочь. Кто из битлов с какой женщиной живет? Почему все приветствуют друг друга словами «Джай Гуру Дэва»? Что происходит между Марком и Коринной? И почему Мария вечером подошла к нему, когда он со всеми сидел за столом, и сказала: «Хорошо, что ты остаешься»?
– Я не знаю, остаюсь ли, – ответил Лоу.
– Поговори с Рюдигером, – посоветовала Мария.
– Зачем?
– Ты можешь пригодиться.
* * *
Рюдигер действительно сказал, что собирается дать Лоу работу. Он, правда, не особенно горел желанием видеть бывшего парня Марии, но не хотел оттолкнуть ее и нашел выход, который устроил Марию, но позволял держать Лоу подальше от кухни. Поскольку некоторые участники курсов медитировали подолгу, а Махариши считал, что слишком интенсивное общение вредит концентрации, то многие ученики весь день проводили в своих номерах. Они не ели вместе со всеми, а заполняли накануне лиловые карточки, висевшие в кухне, там указывалось имя, номер бунгало и нужно ли подавать в номер завтрак, обед, чай и ужин. Отдельно можно было заказать арахисовое масло, сухофрукты и жареные чапати из цельнозерновой муки. Знаменитости из блока № 6 охотно пользовались этой услугой, как и пожилые участники, которых мало забавлял цирк, нарушавший привычную тишину.
Кто-то должен был носить им еду из кухни.
И этот кто-то, объяснил Рюдигер, – Лоу.
– Вот тут висят карточки. Вот подносы. Вот тарелки. Суповые тарелки накрывать, чтобы суп не остыл, и обязательно полотенце на чай из-за этих проклятых мух. Ясно?
– Да.
– Или тебе бы понравилась муха в чае?
– Нет.
– Или паук-птицеед?
– Нет.
– А они тут повсюду.
Так вопрос решился официально. И Лоу получил прозвище. Теперь он был чайвала.
* * *
Уже третий день он занимался тем, что разносил по ашраму подносы, ставил перед закрытыми дверями и исчезал. Потом обратно к кухне, смотрел через дверной проем, как Мария готовит чана масала, картофель по-бомбейски и острые баклажаны, и спрашивал себя, какие чувства она к нему испытывает. Она была с ним приветлива, если это слово тут уместно, но совершенно не помнила, что когда-то в школе они считались идеальной парой. Слишком далек был для нее школьный двор в Гарбурге, где она впервые заговорила с ним, с тех пор прошла половина вечности. Тогда она сама, преодолев робость, подошла к нему, кутаясь в теплое пальто, а теперь стояла в жаркой кухне, волосы повязаны индийским платком, футболка из батика высоко подвернута. Лоу видел ее пупок.
– Эй, чайвала, – рявкал Рюдигер, замешивая тесто. – Суп в третий блок, какао сегодня не надо.
* * *
Первым на кухню заглянул Джон Леннон – разузнать, как бы ему заполучить добрый стейк. Рюдигер вынужден был разочаровать его: в Ришикеше полно коров, но ни одного мясника. Рыба и яйца тоже под запретом, это контролируется продуктовым агентством, которое проводит ревизии и штрафует нарушителей.
