Последнее лето перед революцией - Анна Михайловна Пейчева
На этих словах веселый метрдотель внезапно сбивается. По его доброму лицу пробегает едва заметная тень, он откашливается, желает гостям хорошего вечера и уходит на кухню, где официанты готовятся выносить в зал популярный десерт, неизменно вызывающий у публики аплодисменты и восторженные крики. Шоколадный «Фугасный снаряд» от Бракье готов к бою: распакован, водружен на широкое серебряное блюдо; рядом официант с зажженной свечкой, чтобы в нужный момент подпалить фитиль и выпустить наружу сотни разноцветных миндальных драже, которые после войны, кажется, стали еще вкуснее.
Обычно метрдотель Деменков с удовольствием участвует в церемонии взрыва верденской шоколадной бомбы и на весь зал провозглашает знаменитый девиз Бракье: «Le dessert, c'est de la gaieté»176; но сегодня Николай Дмитриевич едва справляется с нахлынувшими воспоминаниями.
Прошло столько лет, но он до сих пор не может поверить, что Марии и всей ее семьи больше нет. Ему все кажется, что великая княжна ждет его у окна царскосельского дворца, чтобы поболтать ни о чем и посмеяться над художествами глупого Швыбзика, щенка Анастасии.
Но все это, увы, лишь горькие мечты. Царскосельский дворец превратился в дом отдыха сотрудников НКВД. Государь, его супруга и дети расстреляны в Екатеринбурге – городе, который сейчас носит отвратительное имя Свердлова177. Платок с голубыми полосками и старая рубашка – вот и все, что осталось у бывшего лейтенанта Деменкова от любимой Марии и родины…
В новой стране не нашлось места почти никому из наших героев. Они боялись погибнуть на войне – но их смели революция и советская власть.
Посетители парижского ресторана Etoile de Moscou («Звезда Москвы»), где работал Николай Деменков.
Дом в Париже, где Деменков жил со своей матерью.
Осип Мандельштам
Сначала у него все складывалось хорошо: публикации в советских газетах, выступления со стихами по всей стране. Однако в 1933 году он написал смелую эпиграмму на Сталина:
«Мы живём, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлёвского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
И слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища
И сияют его голенища»178.
Борис Пастернак, услышав эти строки, с ужасом воскликнул: «То, что вы мне прочли, не имеет никакого отношения к литературе, поэзии. Это не литературный факт, но акт самоубийства, который я не одобряю и в котором не хочу принимать участия. Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал, и прошу вас не читать их никому другому»179.
Мандельштам был обречен и знал об этом. Дальнейшая его жизнь – это цепь репрессий. Он побывал в одной ссылке, в другой… Лучше всего о трагическом финале расскажет Елена Тагер, давняя петербургская подруга поэта: «Он умер от нервного истощения, на транзитном лагпункте под Владивостоком. Рассудок его был помрачен. Ему казалось, что его отравляют, и он боялся брать пайку казенного хлеба. Случалось, что он съедал чужую пайку (чужой хлеб не отравлен), и Вы сами понимаете, как на это реагировали блатари. Оборванный, грязный, длиннобородый, Мандельштам до последней минуты слагал стихи; и в бараке, и в поле, и у костра он повторял свои гневные ямбы. Они остались незаписанными, – он умер "за музыку сосен савойских, за масло парижских картин"180»181.
Осип Мандельштам в ГУЛАГе. Тюремная фотография из его следственного дела (1934).
Марина Цветаева
После романа с Мандельштамом Цветаева вернулась к мужу Сергею Эфрону. Спустя несколько тяжелых, голодных лет в Москве поэтессе удалось эмигрировать из России. Однако ни элегантная Прага, ни романтичный Париж так и не стали для Цветаевой настоящим домом; Марина страшно скучала по родной стране. В 1930-х годах Цветаева писала: «Никто не может вообразить бедности, в которой мы живём. Мой единственный доход – от того, что я пишу. Мой муж болен и не может работать. Моя дочь зарабатывает гроши, вышивая шляпки. У меня есть сын, ему восемь лет. Мы вчетвером живём на эти деньги. Другими словами, мы медленно умираем от голода»182.
Эфрон не выдержал – согласился сотрудничать с НКВД. В 1937 году он бежал из Франции после участия в заказном политическом убийстве. Дочь последовала в СССР за отцом. Марина некоторое время колебалась, однако в 1939 году также вернулась в Москву. Спустя считанные недели после ее возвращения начались несчастья: мужа арестовали и расстреляли, дочь отправили в ссылку. На протяжении двух лет Цветаева медленно сходила с ума, пытаясь прокормить сына и смириться с унизительной, нищей жизнью посудомойки в столовой Литфонда в Елабуге. В 1941 году поэтесса покончила жизнь самоубийством.
Максимилиан Волошин
После революции жизнь Макса не слишком переменилась. Он все так же жил в Коктебеле, давал стол и кров бедным литераторам и даже получил официальное разрешение на создание «Коктебельской художественно-научной экспериментальной студии» в своем доме. Однако произведения Волошина не издавались в СССР до 1961 года, поскольку к революции и советской власти он относился резко отрицательно:
«С Россией кончено… На последях
Её мы прогалдели, проболтали,
Пролузгали, пропили, проплевали,
Замызгали на грязных площадях,
Распродали на улицах, не надо ль
Кому земли, республик да свобод,
Гражданских прав? И родину народ
Сам выволок на гноище, как падаль». 183
Волошин ещё в 1926 году писал, что его стихам ныне суждено «списываться тайно и украдкой», «при жизни быть не книгой, а тетрадкой»184.
Елена Оттобальдовна, мать Волошина, скончалась в 1923 году. После этого Макс женился на молодой фельдшерице, ухаживавшей за его матерью: «К великому моему счастью, я все-таки остался не один: ко мне приходит из Феодосии и помогает Мария Степановна Заболоцкая… Это ученица и воспитанница Н. К. Михайловского. Мы с ней дружны давно, а с мамой она очень подружилась, навещая её во время моего отсутствия летом. Без неё не знаю, что
