Последнее лето перед революцией - Анна Михайловна Пейчева
Напрямую поэт не ответил. Потому что не будешь же всем рассказывать про полуторогодовалого сына Юрочку, брошенного на алтарь творчества и славы. В общем-то гнусная тогда случилась история. Жил Есенин в Москве с одной женщиной, потом родился этот Юрочка, и спустя три месяца Есенин понял, что для отцовства он не создан, пеленки его совершенно не прельщают, жутко мешают поэзии. Поэтому поэт сел на поезд и уехал от орущего младенца, сначала в Крым, потом в Петроград – завоевывать литературный Олимп.
Мотивы Нерона Есенин мог понять. Но признаваться в этом было бы неправильно.
Так что Сергей просто подошел к письменному столу Мурашова, взял альбом и быстро, без помарок написал: «Слушай, поганое сердце, сердце собачье мое…»
Все сразу так растерялись, такие пораженные лица у них сделались, что Есенин зарекся сочинять правдивые стихи. Хочет публика про пряные вечера и звездочки ясные – значит, будут ей и звездочки, и листва золотая, и вода розоватая. И после летней поездки Есенина в родную деревню он напишет умильное:
«Даль подернулась туманом,
Чешет тучи лунный гребень.
Красный вечер за куканом
Расстелил кудрявый бредень…» 158
И лишь одному только Мурашову откровенно признается: «Дома был – только растравил себя и все время ходил из угла в угол да нюхал, чем отдает от моих бываний там, падалью или сырой гнилью».
Что ж, пускай проницательную рыжую пифию Есенину не провести; но большинство почитателей его таланта ничего не заподозрят; они, наивные, так и будут считать его певцом голубой Руси, черемухи душистой да реки серебристой. На эту удочку уже попалась самая крупная рыба – сама императрица Александра Фёдоровна.
Раздумья Есенина внезапно прерывает полковник Ломан – статный усатый монархист, преданный царской семье до мозга костей, любитель живописи, музыки, русской старины и вообще всякого искусства во всех формах.
– Ну что, друг мой Есенин, пляши!
Поэт неохотно привстает навстречу своему покровителю, спасшему его от службы на фронте. Газетные вырезки соскальзывают с колен Есенина и разлетаются по полу, как жухлые осенние листья.
– Ну, Есенин, говорил я тебе, что Ее Величество тебя отблагодарит за увеселение?
– Так точно, господин полковник, говорили, – заметно приободряется Есенин. – А что же, есть хорошие вести из дворца?
– Есть, есть, – довольно ухмыляется полковник. – Выхлопотал я для тебя одну особенную вещь.
Есенин чуть не прыгает от радостного предвкушения, как ребенок в ожидании деньрожденных подарков. Он знал, что поставил на правильную лошадь.
Двадцать второго июля, по случаю тезоименитства великой княжны Марии Николаевны, полковник Ломан устроил в лазарете «увеселение» в русском народном стиле – с дивертисментом и маленьким спектаклем. Гвоздем программы стало блестящее выступление санитара Есенина. Он прочел высочайшим особам свою поэму «Русь», а также специально сочинил для них следующее стихотворное приветствие:
«В багровом зареве закат шипуч и пенен,
Берёзки белые горят в своих венцах.
Приветствует мой стих младых царевен
И кротость юную в их ласковых сердцах.
Где тени бледные и горестные муки,
Они тому, кто шёл страдать за нас,
Протягивают царственные руки,
Благословляя их к грядущей жизни час». 159
По окончании концерта полковник Ломан подвел Есенина к императрице и ее дочерям и отрекомендовал его как «талантливого народного сказителя». По случаю праздника Есенин был приодет в канареечную рубаху и алые русские сапожки – на таком высоком каблуке, что под ним яблоко можно было катать. Александра Федоровна окинула его бутафорию усталым взглядом и явно осталась довольна. Пригласила его участвовать в «патриотических вечерах», которые регулярно устраивались в одном из царскосельских павильонов. Есенин, смущаясь и подбирая как можно более архаичные народные слова, превыспренно поблагодарил «матушку царицу», преподнес ей подарки: экземпляр «Радуницы» и разукрашенный свиток со своим приветствием, исполненным славянской вязью.
А теперь – ответный сюрприз из дворца!
– Что же, что мне будет? – расспрашивает полковника Есенин.
– Часы! – торжественно объявляет Ломан. – Золотые. С изображением государственного герба на крышке.
– Неужто с золотым орлом? – обмирает Есенин, не веря своему счастью.
– С ним, – важно кивает Ломан, улыбаясь в свои роскошные усы и пожимая поэту руку на прощание. – Только что узнал, вот решил к тебе забежать, порадовать. Скоро и официальный указ выйдет.
«Нате, выкусите, безмозглые дураки», – мстительно думает Есенин, вспоминая Гиппиусиху и ее снобов-прихлебателей, которые пришли в ужас, узнав «чудовищную» новость: «душка» Есенин представлялся императрице! «Гнусный поступок», – носилось по либеральному Петрограду. Рассказывали, что Софья Исааковна Чацкина, издательница журнала «Северные записки», на пышном приеме в своей гостеприимной квартире истерически рвала рукописи и письма Есенина, визжа: «Отогрели змею! Новый Распутин! Второй Протопопов!» Тщетно ее более сдержанный супруг уговаривал расходившуюся меценатку не портить здоровья «из-за какого-то ренегата»160.
«Я вам покажу ренегата, – злится Есенин. – Дураки, злые дураки! Ну и оставайтесь со своим сумасшедшим Маяковским».
Как раз недавно извечный соперник Есенина вновь наорал на посетителей богемного «Привала комедиантов»161 – в стихотворной форме, разумеется:
«Вам, проживающим за оргией оргию,
имеющим ванную и теплый клозет!
Как вам не стыдно о представленных к Георгию
вычитывать из столбцов газет?!
Знаете ли вы, бездарные, многие,
думающие нажраться лучше как, —
может быть, сейчас бомбой ноги
выдрало у Петрова поручика?..» 162
А потом, без перерыва, Маяковский выдал следующее:
«Когда все расселятся в раю и в аду,
земля итогами подведена будет -
помните: в 1916 году
из Петрограда исчезли красивые люди»163.
«А вот есть еще в Петрограде красивые люди, – мысленно спорит Есенин, заваливаясь обратно на кровать и вновь отдаваясь во власть змеи-депрессии. – Я вам покажу, маяковские и гиппиусихи, вы меня еще зауважаете! Придет мое времечко, придет, придет, желанное… А может, вообще женюсь на великой княжне Марии Николаевне! Войду в Семью. Мария хороша – настоящая русская красавица, статная, полная, с темно-синими блюдцами, не то что ее худощавые сестрички, те на свою европейскую родню похожи… Женюсь, ей-богу, женюсь! Через год ей восемнадцать, можно будет свататься. Вон она как на меня смотрела на концерте! Заживем как в той сказке, где Иванушка на царевне женится. А что? Императорская семья все русское народное любит… Пока золотые кудри мои при мне, ни одна женщина мне не откажет. Войну только выиграем – и все будет хорошо…»
