Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман
Бело-сизые чайки носятся над морем, взмывают вверх, потом бросаются вниз, припадают к воде и кричат:
— Хи! Ро! Хи! Ро! Хи-ро-хи-ро-хи-ро!
«О, пой душа моя,
Пой, моя флейта!
Розы и мальвы,
Море и сосны».
— Это все проделки Финареты, — говорит безбородый раб Верна старческим скрипучим голосом. — Она куклу оставила на скамейке… будто не знает, что…
— Финарета не виновата, — говорит Леэна. — Она не должна все время помнить о причудах бабушки…
Она наливает себе сирийский нард. Кукла Валерия… Она отдала ее Леонте, и он положил куклу в карман плаща — синего, как небо…
+++
— Понимаешь, Леонта, — сказала она, — это самая моя любимая кукла. Я с ней попрощалась. Мне было ее жалко — с ней бы никто так не играл, как я играла. Она бы грустила.
— Теперь ты будешь грустить без нее! — улыбнулся рыжий Леонта, придвигая скамью к ее маленькой постельке. — Оставь ее себе!
— Нет, Леонта, — серьезно сказала девочка. — Я уже попрощалась с ней. Теперь у меня будет другая жизнь — после того, как ты меня вылечил, и я проснулась.
Леонта держал куклу Валерию в левой руке, а правой щупал пульс девочки.
— Ты еще слаба, Леэна, — сказал он. — Посмотри-ка, разрез на шее уже заживает. Останется только маленький шрам.
— Это ничего, — сказала девочка. — Это красиво. Как у амазонок!
Леонта рассмеялся и сказал:
— Ты сама как маленькая амазонка! Я приду завтра и заберу куклу. А пока играй с ней.
— Как ты не понимаешь, Леонта! — возмутилась девочка. — Я уже попрощалась с ней. Я как будто умерла для нее. Она понимает. Она все понимает.
Леонта улыбнулся и кивнул, все еще не забирая куклу.
— Мы все равно обручены с тобой, Леонта, — примирительно сказала девочка. — Кукла будет у тебя до нашей свадьбы. А потом я буду весталкой, моряком или гетерой. Ты хочешь стать моряком? Тогда мы можем вместе плавать по морю.
— Моряком? — в голосе юноши появился призвук грусти по неисполнимой мечте. — Моряком — нет, меня очень укачивает на корабле. Я в детстве мечтал быть флотоводцем. Но не переношу ни малейшей качки. Поэтому я решил оставить мечты о море и учиться врачеванию.
— Я вырасту, мы поженимся, и я вылечу тебя от морской болезни, и мы сможем стать моряками. Только одно условие — мы возьмем Верну. Это мой друг, мне его папа подарил, когда мне исполнилось три года. Он у нас дома родился, поэтому он не просто раб, а Верна[7].
— Верну мы возьмем обязательно, — согласился Леонта. — Но как же весталкой…
— Сейчас меня не взяли в весталки, потому что у меня мама уже умерла, так они в письме и написали — и после этого я и заболела, потому что очень хотела быть весталкой, а мачеха сказала, что я никогда не буду. А они красивые, весталки. Они все время как невесты — у них волосы на семь кос копьем расчесаны, и они священный огонь хранят. Ты же мне разрешишь так ходить каждый день, как невесте? И я огонь буду хранить. Он священный, поэтому наш корабль не сгорит. Ну и Верна присмотрит, если что.
— Верна — отличный парень, судя по всему, я хочу с ним подружиться, — ответил девочке Леонта.
— Я поправлюсь и вас познакомлю! Только ты не забудь куклу. Это моя любимая кукла.
— Хорошо, — ответил тогда Леонта и положил куклу Валерию в карман плаща.
У мальчишек нет флейты, и младший брат насвистывает под песню черноволосого. Мохнатый пес подвывает. Он уже забрался на камень и сидит рядом с маленькими хозяевами — ждет зрелища.
У реки, на шелковистом, словно хранящем воспоминания о нежной вифинской весне песке, дрожащие от холода рабы в коротких туниках натягивают простыни для купальни, отгораживая своего хозяина от любопытных взоров с каждой минутой растущей толпы зевак.
Розовощекий, кудрявый толстяк, похожий на еще не состарившегося Силена, торжественно разоблачался от своих многочисленных одежд на виду у взволнованной публики. Он не только не выказывал какого бы то ни было неудовольствия из-за столь большого стечения людей, но благостно и покровительственно улыбался, поворачивая свою крупную, умащенную благовонным маслом голову направо и налево, что еще более роднило его с эллинским лесным божеством.
— Он всю Никомедию собрал на это представление, — проворчал Каллист.
Здесь были и городские бездельники — наверно, тащились за странной процессией еще из самой Никомедии, и уличные мальчишки с веселыми собаками, и разный прочий люд. К ним живо присоединялись другие зеваки, после только-только закончившейся у городских ворот хлебной раздачи стремившиеся насладиться бесплатным зрелищем.
Тем временем толстяк-Силен приветливо помахал рукой стайке девушек, закутанных с ног до головы в теплые покрывала — от стыдливости и от холода — и они, совсем смутившись, попробовали отвернуться, но при этом не спускали с силенообразного купальщика своих искрящихся любопытством глаз. У одной из них от ветра слетело покрывало, и огненные пряди взлетели над ее головой, подобно языкам пламени.
В стороне от юных дев, прямо на земле, сидела молодая женщина, одетая ярко, как танцовщица или флейтистка. Она была одна — из девиц с ней никто не заговаривал, и она, небрежно отбросив на плечи дорогое алое покрывало, обнажила голову, не боясь холода. Густые пепельные волосы мгновенно спутались на ветру, под порывом ветра растрепавшиеся косы ударили ее по щекам. Но она оставалась недвижима и смотрела вдаль.
«Словно Ариадна, брошенная Тесеем», — вдруг подумалось Каллисту.
— Лампадион! — раздался встревоженный голос Кесария. Ариадна посмотрела вверх и заметила друзей.
— Ей совершенно ни к чему сидеть зимой на земле у реки в такой холод! — с тревогой и раздражением проговорил Кесарий и повернулся к своему рабу. — Трофим, скажи Лампадион, что я не велю ей сидеть на ветру и требую, чтобы она ушла в повозку Митродора! Немедленно!
Но тут купальщик, услышав свое имя и тоже завидев Каллиста и Кесария, снова улыбнулся, обнажая безупречные белые зубы. Величественно взмахнув рукой, как истый ученик прославленного ритора Либания, что полжизни прожил в Никомедии, прежде чем уехать в Новый Рим, а затем на родину, в Антиохию, молодой Силен произнес:
— Трижды благословенный Асклепий Пэан явился мне в прошлый день Зевса в сонном видении и милостивым гласом спросил меня, желаю ли я исцелиться от гнетущего меня недуга.
— От
