Крушение - Виктор Серж
— Может, хватит задирать друг друга? — не выдержала Анжела.
— Но мы же шутим.
Пещеры в середине холма можно было найти, лишь зная, на какой выступ ориентироваться, где пробраться через кусты. В узком мрачном туннеле свет факела выхватывал из темноты растрескавшиеся камни, зияющие провалы, где сгущалась тьма. Силуэты чудовищ, людей и животных возникали и тут же исчезали, а может, всего лишь мерещились. Ноги мягко ступали по песчаному руслу пересохшего подземного ручья. Низкие своды подземного собора пропускали рассеянный свет через трещины в скале, уходившие в небо. Под проемом наверху растеклась черная лужа дождевой воды, похожая на расколотую звезду; в ней, змеясь, отражалось серовато-розовое небо. Холодный, влажный воздух, тяжелый от окружающих скал, в котором не ощущалось никакого дуновения жизни — тишина, давящее спокойствие, забвение, потустороннее, вечный покой смерти, не вполне смерти, а сна без видений, без тепла, без времени…
Шаррас заговорил первым, чтобы рассеять гнетущие чары: «Поразительно, это лучшие катакомбы, какие я видел. Не хватает только соответствующей обстановки. Если кому не нравится, пусть посмеет возразить!» Его голосу ответило эхо, он разбудил другие голоса и смех. Чтобы хорошо слышать друг друга, нужно было говорить тише, чем обычно. «Чтобы нас тут найти, надо хорошенько постараться…» Свечи горели точно в храме, озаряя слабым светом скалы и разгоняя тьму. Потрескивал костер, на котором в котле грелось вино. Пятнадцать лиц в его бледном свете возвращались к обычной жизни. После ужина стали обсуждать возможный риск завтрашнего предприятия.
— Переходить через дорогу между мостом и фермой опасно. Наверняка охраняется. Кто знает, есть у них мотоцикл? Будем перебираться по одному, в тумане, под прикрытием боевой группы.
— Если не получится, — предложил Жюстиньен, — я за то, чтобы напасть на ферму всеми силами, как бешеные, их там не больше, чем нас, мы их уничтожим.
Эхо отчетливо повторило: «…мы их уничтожим…»
— Даже камни не сомневаются, — пошутил Жюстиньен.
(«…не сомневаются…»)
Где-то капала ледяная вода, отмеряя секунды.
Боевую группу составили четыре добровольца: Жюстиньен, Якоб Кааден, фламандец Йорис и молчаливый атлет, который настоял, чтобы его туда включили, приведя веские аргументы: «Помимо мускулов важна вера. У меня она есть. Она здесь, моя вера (он ударил себя в грудь), и еще у меня большой опыт. Я эвакуировался из Дюнкерка[280], не забывайте. Лодка дала течь, и я вычерпывал воду дырявым сапогом… У меня иммунитет». Это слово решило все. «Я не сомневаюсь, — сказал Кааден, — только надо тебе зашить пакетик с ядом в ширинку». «Да куда хочешь! — воскликнул обладатель иммунитета. — Лишь бы сработало». И продолжил, подмигнув: «Хотя бы в этот раз, потому что со временем…»
Улегшись прямо на песок и камни, спящие терялись в огромном пространстве, заполненном безграничным холодом. Свечи горели, оплывая. Прислоненное к стене красивое зеркало Крепимы отворяло золоченую дверь в иную пещеру, где так же горели свечи и ворочались темные тени.
Заря застала Огюстена Шарраса на страже у входа. Он удобно устроился на замшелом камне, надвинув кепку на уши и спрятав ружье под пальто, чтобы не промок порох. Дождь перестал, но ватный туман тишины заволакивал все, даже его голову. Шаррас прислушивался, держался начеку, но не слышал и сам себя. Так, наверное, бывает после конца света… Нужно, должно быть, чтобы все закончилось, а потом началось сызнова, по-другому. Все кончено, Огюстен, тебе кажется, что ты здесь, а остальные спят, им снится, что они спят, и все кончено, ничего больше нет ни у нас, ни для нас… Миру остается лишь возродиться, но те, кто возродятся, — что они будут знать о нас? Почти ничего… А жаль, мы, быть может, смогли бы…
Огюстен Шаррас рассердился на себя. Да что со мной такое? Тебя так просто не возьмешь, даже сейчас, это все чертова ватная тишина, грифельно-черные скалы. Чтобы выйти из оцепенения, он попытался сориентироваться. Вот там Пюисек, я его больше не увижу, пока! Проселочная дорога заворачивает направо, за ней Рассветное озеро. Конец Рассветному озеру, прощай, а прямо перед ним застывшее тело спящей Франции. Есть там станция, прямо перед демаркационной линией. Начальник ее продался, вот дерьмо, а по прямой можно доехать до Луары, до Парижа… Забавно было бы прибыть в Париж на Аустерлицкий вокзал, снова пройти мимо Ботанического сада и Винного рынка… Париж предстал перед ним как некрополь, с унылыми фасадами, прорезанными черными провалами окон, в которых гуляет ледяной ветер. В Сене ничто не отражалось, словно не было больше неба. Военная музыка разносилась порывами над мертвым городом… Что-то ты расхандрился, Огюстен!
Занялась заря, бледная, как лунный свет, но вскоре рассвело окончательно. Ветер загнал туман в лощины. Шаррас заметил на горизонте красную точку, хорошо, должно быть, горит, — на огонь можно смотреть бесконечно, это завораживает и успокаивает, очищение огнем, — спорю, на улице Неаполитанского Короля ничего не изменилось, мадам Саж до сих пор торгует своими травами, а Нелли Тора гадает на кофейной гуще за пятьдесят франков: ждите письма от молодого блондина, он думает о вас, он был вам неверен, но обязательно вернется! Стало понятно, что горит на полпути к Пюисеку, ах, точно, они подожгли Убежище… Прощай, Рассветное озеро, но огонь все равно красив, он согревает на расстоянии, одним своим видом. Все должно заканчиваться. У тебя осталось три-четыре часа сна, Крепен тебя сменит. «Просыпайся, Крепен, посмотри, как горит Убежище… Снаружи хорошо».
…Рано утром Анжелу разбудил пронизывающий холод. Она отыскала глазами отца, он спал, свернувшись в клубок, накрыв голову пальто, и тихо похрапывал; рука его покоилась рядом с ружьем. Анжела ощутила странное, но приятное волнение. Стоя от нее в пяти шагах и почти сливаясь со скалой, на нее смотрел Лоран. Он кивнул ей с загадочной улыбкой. Затем рука его вышла из тени и сделала ей знак приблизиться. Иди сюда. Он скрылся за завалом камней, похожим на спину пригнувшегося огромного животного. «Иду, Лоран», — мысленно ответила Анжела. Она разожгла угасшую свечу, быстро поправила растрепавшиеся косы и из кокетства, поплевав на край платочка, протерла глаза. Он хорошо знает, какие у меня глаза? Она надела резиновые сапожки, в общем, элегантные, хоть и прохудившиеся.
Он ждал ее совсем близко, она удивилась от неожиданности, когда он взял ее за руку. «Осторожно, здесь ямы, держись с краю, идем ко мне, — сказал он тихо, в голосе звучало торжество, — пригнись, свод низкий». Выйдя из короткого
