Ласточка - Алексей Тимофеевич Черкасов

– Добыл, – ответил с достоинством молодой охотник. – Девять дней она меня манежила. Измотался, покуда накрыл. На Сомском перегоне, за Волчьими овражками у меня капканы стоят. Да охота-то неподходящая. Ваши дербинцы балуются. Три капкана изуродовали, а из двух добычу вытащили. В одном вроде колонок побывал. В другом – заяц. Ну, ежели кого накрою, – худо будет. А лиса добрая. Черно-серебристая, по хребту седина. Впервые удалось такую добыть.

Антон промычал что-то невнятное себе под нос и, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, молча провел Мишу Прутова к бревенчатой амбарушке, в которой сидел на цепи черный медведь.

– Ты близко-то не подходи, Михайло, – посоветовал Антон. – Видишь, как у него глазищи горят! Злющий за десятерых. Измучились мы с ним – еле совладали, а все-таки приволокли. Таперича у нас с братухой фронтовой обычай: ежели глаз увидит – то и зуб возьмет. Это будет мой последний, сороковой. До войны я добыл тридцать три да вот этот седьмой, послевоенный. Таперича моя охотничья статья по медвежьей линии закрыта. Буду охотиться за горностаями, зайцами, лисами, а в тайгу, к берлогам, дорога мне заказана. Вот оно што, паря.

– Это почему же заказана? – удивился Миша.

– Как так – почему же?

– Да ведь вы же охотники-медвежатники? В районе других таких нет, как вы…

– Ну и што? Знамо дело, охотники. А ты знаешь охотничью примету, сорок убил – сорок первого бойся. Непременно задавит.

– Про это знаю. Да ведь это старинка, побасенки. Не верю я в эти приметы, – возразил Миша, поглядывая в приоткрытую дверь амбарушки на муравьятника. – А я вот нарочно завернул к вам. Хотел было попроситься в напарники на медвежью охоту.

– Эко! Ишь ты, – удивился Антон. – А духу хватит? Медвежья охота, паря, тяжела, и ох какой твердый характер требуется. Ежели малость усомнился в своей силе, – тут тебе и конец. Да и других подведешь… Говори с Митюхой. Он себе напарника ищет. Да ты-то какой напарник, господи? – Антон критическим оком осмотрел Мишу с головы до ног. – Да тебе сколько годов-то? – спросил он.

– Шестнадцать будет весною.

– Только-то?

– А што, мало?

– Ну, парень, иди! Я с тобой разговоров не имею. Эдакая сопля и вдруг – на тебе, в губернаторы… Медвежатник! Да у тебя, паря, от одного медвежьего рева душа в землю уйдет. Внутренностью захвораешь. И, чего доброго, руки-ноги от страха отымутся у берлоги. Вот оно што. Иди, парень, иди.

Так всегда случается с Антоном. Сначала он примет хорошо и даже поговорит малость, но вдруг ударит ему что-то в голову, – он прекратит разговор, осмотрит с головы до ног того, с кем имеет дело, а уже после такого осмотра либо выгонит со двора, либо пригласит в избу и усадит за стол чай пить… Мишу выгнал.

Старший Чернов жил в другом конце улицы в более просторной избе, но такой же неказистой и черной, как и у младшего брата. Митюха был человеком еще более неразговорчивым и угрюмым. Взглянув на Мишу из-под черных нависших бровей, он слушал долго, но не отвечал.

«Да что же это за охотники? – подумал Миша. – Один ни с того ни с сего взял да и выгнал. А этот и вовсе молчит, вроде языка не имеет. А какой косматый… Вроде, после фронта ни разу не причесывался. Да и, верно, пьян этот Митюха?»

– Значит, вы меня не принимаете, дядя Митрий? – спросил Миша, намереваясь уходить из избы. – А я думал, примете. Хотел бы я побывать на медвежьей охоте.

– Кто будешь? – вдруг вместо ответа спросил старший Чернов.

– Я-то?

– Ты-то.

– Огурский.

– Кто будешь?

– Я же говорю: из Поселенческого Огура.

– Чей будешь? – На этот раз Митюха осерчал, что было заметно по тому, что он широко открыл глаза и слегка выпрямился на лавке.

– Я Прутова, Петра Александровича, сын.

– А-а, знаю. До войны он вроде охотился с нами. Ловкий мужик. Жив он али нет?

– Убили. Под Курском. Еще в сорок втором году из части два его ордена прислали.

– Ну, это другое дело. С этого бы и начинал, – упрекнул Митюха. – Тогда готовься. В марте выйдем. А знаешь, что надо готовить?

– Знаю.

– Какое имеешь ружье?

– Американский винчестер.

– Дрянь! – коротко бросил Чернов. – Это восьмизарядный? Дрянь! Масло застывает в таком ружье. Возьмешь на охоту мою винтовку. Вот эту. – И Митюха указал кивком головы на закоптелую стену, где висел его кавалерийский карабин.

2

Весною, в марте, когда зори румянили небо и в тайге образовался устойчивый наст, братья Черновы (Антон переборол свои предчувствия) и Миша Прутов уходили на лыжах в глубь северо-восточной енисейской тайги. Переваливали горы, рассохи, увалы, шли реками и только на пятые сутки в верховьях реки Кижарт остановились в своем зимовье. За дорогу Миша быстро привык к братьям Черновым. С Антоном никогда не надо было начинать разговора первым. Заговорит, – тогда слушай и не перебивай. С Митюхой разговаривать было легче. Ему можно было говорить с утра и до вечера, он будет слушать, но сам при этом не проронит ни слова. Так и делал Миша вечерами в зимовье. Садился на нары и начинал какой-нибудь рассказ из прочитанных книг. Митюха слушал и либо сопел, либо кряхтел в ответ, но никогда не засыпал, не предупредив: «Ну, хватит…»

Был день, – Миша запомнил его на всю жизнь. С вечера накануне братья Черновы поругались. У подножья одной невысокой горы Митюха отметил большую берлогу. Антон сходил к берлоге после брата, осмотрел ее со всех сторон, а вечером заявил:

– К этой берлоге я не пойду.

– Это почему?

– Не пойду – и все тут. В ней самка-старица и молодой самец. Да и с медвежатками… Ты осмотрел куржак с надветренной стороны и туда – к логу?

– Ну?

– То и дело. В берлоге семья, не пойду!

Митюха после заявления брата так рассердился, что впервые за все время таежных дней высказал подряд более сорока слов. Он бы нашел напарника не из трусливых и время не тратил бы попусту в тайге. А если отступиться от этой берлоги, какой смысл идти ко второй, где окажется, может быть, две семьи? И главное, Антон теряет смелый охотничий дух!.. Миша сидел на корточках у маленькой железной печки и, подкладывая сучья в огонь, слушал сердитый разговор братьев. «Эдак мы набьем медведей, – думал он. – Да чего же бояться? У нас три винтовки!»

Антон после ссоры с братом всю ночь не спал. Ворочался с боку на бок и все раздумывал, в каких местах надобно крепче упаковывать берлогу и где будет более выгодно оставить выход растравленным медведям. Митюха спал как убитый. Миша долго не мог заснуть. Думал то об охоте, то об отце, погибшем на фронте.

За стенами