Ласточка - Алексей Тимофеевич Черкасов
– Видно, Павлуша, видно, – ответил я. – Вот посмотри сам. – И я передал моему проводнику темно-синее стекло, через которое наблюдал, как медленно надвигался темный лунный шар на солнце.
– Глянь-ка, солнышко-то темнеет, а по бокам вроде как брызги летят! – сказал Павлуша и вдруг пожалел: – Эх, дяди Ефима нет!..
– Какого дяди Ефима?
– Да нашенского, курагинского. Он у нас старик мудрый, на всю округу славится. Тут бы он и сказал, к чему затмилось солнце. Он бы сказал!
Я объяснил Павлуше причину солнечных затмений. Павлуша прослушал внимательно и ничего не возразил, но, помолчав немного, заметил:
– А все-таки дядя Ефим занятнее объясняет, что к чему. А сколько он годов прожил! Говорят, ему больше ста лет. Он весь белый и бороду носит за поясом, чтобы не мешала. Живет на бакенах, в землянке на берегу Тубы. А книги у него какие! Нашему учителю Авдею Николаевичу такие и во сне не снились… Вы к нему понаведайтесь, он все знает.
– Понаведаюсь, Павлуша, обязательно побываю у вашего мудреца, – ответил я, и мы тронулись дальше.
Путь был трудный. Нагруженные тяжелыми сумами, кони проламывали корку наста и грузли в мокром снегу по грудь. Мы все время шли пешком и вели за собой коней. Часто они ложились на снег, и нам приходилось их подстегивать, особенно моего солового. На соловом я приехал в Артемовск из Минусинска, где я купил эту лошадь в одном степном колхозе. И это было моей ошибкой: степные лошади плохо ведут себя в тайге.
К вечеру мы перевалили Марьин хребет и заночевали в огромной долине, полной талых весенних вод. Спали мы с Павлушей почти в воде. На другой день усталые кони, плохо отдохнувшие за короткую летнюю ночь, лениво тащили нашу поклажу на подъем высокой горы, где никогда не таяли снега. Мало сказать, что путь был трудным, он становился невыносимым. Мой соловый, фыркая, прядая ушами, часто падал, спотыкался и в кровь избил колени передних ног. Павлуша морщился и что-то бурчал себе под нос о том, что люди, не бывалые в тайге (такие, вероятно, как я), берут первую попавшуюся лошадь и думают по буреломам да по горам ехать так же спокойно, как по тракту из Курагиной в Артемовск. Я, разумеется, помалкивал, тем более что Павлушин пеганок принял на свой хребет больше половины поклажи со спины моего солового.
Подниматься на гору было трудно, а спускаться и того труднее. Спуск с огромной горы начинался головокружительной крутизной. Там, где мы ехали, тропы не было. Был сплошной лес, толстые наметы обледеневшего снега и затеси на деревьях, заплывшие слезками смолки, сделанные когда-то и кем-то. Вот эти-то затеси и подвели нас к головокружительному спуску. С вершины горы открывался вид тайги на сто верст. Впереди синели далекие горы, темнели леса, виднелись в разливе реки – Сесим и Жебек. Много рек и речушек было видно с высоты – там, где мы остановились и раздумывали: спускаться ли нам здесь, где ведут затеси, или поискать другое место. Признаюсь, меня вовсе не радовал прелестный пейзаж. Реки в разливе пугали своей неприступностью, а леса – те темные, далекие, – какие еще неожиданности таили они в себе?
– Что же, спускаться будем? – спросил Павлуша.
И я заметил на его лице беспокойство: этот спуск пугал юного пятнадцатилетнего проводника.
– А выдержат наши лошади? – спросил я.
– Может, выдержат, может – не выдержат.
– Но если мы, Павлуша, разобьем лошадей, то ведь груз, который мы везем, нам не дотащить?
– Знамо дело – не дотащить.
– Тогда надо поискать другой спуск.
– Другого нет.
– Это почему ты так думаешь?
– А потому, раз затеси здесь, значит, другого нет. Люди-то до нас тоже, верно, искали другой спуск, да не нашли. Нет, другого нет, решительно заявил Павлуша и, обнажив голову, пригладил свои всклокоченные и мокрые белесые волосы.
Я был почти согласен с моим юным проводником, но все-таки решил побродить по горе в надежде найти где-нибудь другой, более отлогий спуск. Потерял почти полдня и ничего не нашел. Подле горы бурлил страшный Жебек. Белые, пенящиеся воды этой реки широким ревучим потоком бились у самого подножья горы. И только в одном месте, там, где стояли наши лошади, можно было, умеючи, спуститься благополучно.
Ждать больше не имело смысла – сильный холодный горный ветер прохватывал нас до костей. Сначала мы обкайлили обледенелую тропу, дабы не разбились лошади, наточили напильником шипы у подков, а потом уже повели, вернее, не повели, а начали спускать наших лошадей. Павлуша додумался привязать веревки к хвостам пеганка и солового. Захлестывая веревки за деревья, мы удерживали скользивших вниз лошадей. Пеганок сошел хорошо, а соловый съехал на разбитых коленях, оставляя кровянистый след на ледяной тропе спуска. Теперь предстояло главное – переправиться через бурлящий, беснующийся Жебек.
3
Ночевали мы у берега, обдумывая, каждый по-своему, способы предстоящей переправы. Ночь была ясная, июньская, звездная, а на берегу горно-таежной реки было так холодно и сыро, что мы с Павлушей уснули только на зорьке, когда хорошо обогрелись у костра и просушились. После завтрака Павлуша долго бродил по берегу, выбирая брод. Ширина Жебека была не более двадцати метров, но течение так стремительно рвалось по каменистому руслу, что страшно было ступить в бурлящие воды. Глубина реки сразу у берегов превышала сажень. Павлуша шестом еле доставал дно. А главное, огромные, облизанные водой камни-валуны угрожающе возвышались на середине реки. Помню, я долго смотрел на один камень, который выступал над пенящейся и шумящей водой более чем на метр. Учитывая глубину, не трудно было определить, что этот камень был величиной с хороший дом. Я смотрел и думал: а вдруг нас снесет к такой громадине да трахнет об нее!..
– Тьфу ты, проклятая! Ить где ни меряю, везде глыбко! Ить это погибель, – проворчал Павлуша, вытаскивая шест из воды и отбрасывая его в сторону. – Я так придумал, – сказал он, подходя ко мне. – Мы завалим вон тот высокий кедр и по кедру перетащим на ту сторону груз, а потом уж поплывем на конях. Как думаете?
– Да что же тут думать, когда ты придумал? – ответил я Павлуше, теперь уже всецело полагаясь на сметливого парня.
Не прошло и пяти минут, как мы в два топора уже рубили высокий, стройный, красивый кедр. Дерево звонко отдавало звуки наших топоров, точно стонало от боли. Влажные желтоватые щепы падали к нашим ногам. Потом дерево слегка зашаталось. Еще удар… Кедр вдруг резко накренился к реке, что-то хрустнуло внизу у пня, будто дереву переломили хребет, и оно с треском и шумом пало, задержавшись
