Девушка из Монтаны - Грейс Ливингстон Хилл
Дворецкий вернулся, и, прежде чем он успел что-то сказать, она показала на картину.
– Кто это? – спросила она.
– Это, мисс? Это мистер Джон, супруг мадам, он давно умер. Но я хорошо его помню.
– Могу я на него посмотреть? Он так похож на моего отца, – и она быстрым шагом прошла по древнему ковру, не смущаясь его красотой, а обеспокоенный дворецкий последовал за ней. Невероятно! Посыльные от миссис Сэндз обычно знали свое место.
– Мадам сказала, что вы можете пройти прямо в ее комнату, – со значением произнес дворецкий. Но Элизабет стояла как вкопанная, разглядывая картину. Дворецкому пришлось повторить. Она улыбнулась и последовала за ним, но по пути увидела на стене портреты двух мальчиков.
– А это кто? – показала она: они были очень похожи на двух ее братьев.
– Это мистер Джон и мистер Джеймс. Сыновья мадам. Они тоже уже умерли, оба, – сказал дворецкий. – По крайней мере, я уверен, что мистер Джеймс умер. Два года назад. Но вам лучше поспешить. Мадам ждет.
Она поднималась вслед за стариком по затянутым бархатом ступеням, шагов по которым было совсем не слышно, и размышляла. Значит, это ее отец, тот мальчик с прекрасным лицом и откинутыми со лба густыми вьющимися волосами, с гордым и властным взглядом. И здесь он жил. Среди всей этой роскоши.
Она вспомнила, насколько отличался дом, в котором он умер, и на нее накатила волна острой жалости к нему. Вырасти в таком доме, в такой обстановке – не удивительно было бы, если б он устал от грубой жизни на Западе и бросил жену, которая гораздо ниже его по положению. Однако он этого не сделал. Он оставался с ней долгие годы. По правде говоря, помощи от него было немного, по большей части он доставлял только беспокойство, но он был с ней и любил ее – когда бывал трезв. И она простила ему многое – и его придирки к матери, и то, что он шпынял ее за всякие мелочи; чего ж странного, раз он воспитывался в таком месте.
Дворецкий постучал в дверь на верхней площадке лестницы, горничная ее распахнула.
– Вы не та девица, которую присылала миссис Сэндз! – раздался ворчливый голос откуда-то из глубины украшенных кружевами подушек на огромной кровати.
– Я Элизабет, – сказала девушка, как будто этого объяснения было достаточно.
– Элизабет? Какая такая Элизабет? Не понимаю, почему она прислала другую девицу. Вы сможете правильно понять мои указания? Они особенные, и надо, чтобы наряд был обязательно готов к вечеру!
Дама приподнялась, опираясь на локоть. Рукав ее кружевной ночной рубашки и бледно-голубого пеньюара задрался, обнажив округлую белую руку, принадлежавшую отнюдь не старой женщине. Ее седые волосы были тщательно уложены вокруг красивого лица с мелкими чертами. Элизабет смотрела и удивлялась: поразительный контраст с той, другой бабушкой у корыта.
– Я Элизабет Бэйли, – негромко произнесла она, словно это была дурная новость, которую следовало донести тактично. – Моим отцом был ваш сын Джон.
– Невероятно! – сказала новая бабушка и упала назад на подушки, прижимая к сердцу руку. – Джон, Джон, мой маленький Джон! Уже многие годы никто не произносил при мне его имени. И он никогда мне не писал!
Он прижала к лицу кружевной платочек и зарыдала.
– Папа умер пять лет назад, – сказала девушка.
– Ах, негодная девчонка! – воскликнула горничная. – Неужели непонятно, что мадам расстраивают такие разговоры? Вон отсюда! – И горничная бросилась к хозяйке с нюхательными солями и стаканом воды, а расстроенная Элизабет подошла к кровати.
– Простите, что расстроила вас, бабушка, – сказала она, увидев, что хрупкое, похожее на ребенка существо в кровати приходит в себя.
– Кто дал тебе право так меня называть? «Бабушка»! Вот еще! Я вовсе не так стара! И вообще, откуда мне знать, что ты та, за кого себя выдаешь? Если Джон умер, за тобой должна присматривать твоя мамаша. Это ее долг. Она увела Джона из дома, увезла его на этот ужасный Запад и не позволяла ему мне писать! Это она все сделала, пусть теперь за все сама отвечает. Понятно, прислала тебя ко мне попрошайничать, но она ошибается! Не желаю иметь ничего общего ни с ней, ни с ее детками.
– Бабушка! – Глаза Элизабет вспыхнули совсем так же, как несколькими часами ранее в доме другой бабушки. – Не смейте так говорить. И слушать не желаю. Я не позволила бабушке Брэйди плохо говорить о моем отце, а вам не позволю так говорить о моей маме. Она была моей мамой, я ее любила, и папа тоже любил, она трудилась изо всех сил, чтобы содержать его и заботиться о нем, а он пил годы и годы и ничего не зарабатывал, чтобы помочь ей. Маме было всего восемнадцать, когда она вышла замуж за папу, и вы не должны ее обвинять ни в чем. У нее не было такого красивого дома, как этот. Но она была доброй и любящей, и теперь и она умерла. И папа, и мама умерли, и другие дети тоже. Один человек убил моего брата, а как только мы его похоронили, явился за мной. Это ужасный человек, я испугалась, вскочила на коня, который принадлежал моему брату, и сбежала. Я проделала весь этот долгий путь, потому что боюсь этого человека, и хотела найти своих родных, которые любили бы меня и позволили бы служить им, позволили бы мне ходить в школу и чему-то научиться. Но теперь я думаю – жаль, что я не осталась и не умерла там, в зарослях полыни, и меня сожрали бы дикие звери, и это было бы куда лучше, чем то, что я встретила здесь: бабушка Брэйди меня не понимает, вам я не нужна, но у Отца моего Небесного чертоги огромны, и у Него уготовано место и для меня. Прощайте, бабушка!
И прежде чем дама в постели могла прийти в себя после этой горячей речи, Элизабет развернулась и с достоинством вышла. Она была хрупкой, да и роста невысокого, но ее гордость и чистота придали ей такой царственный вид, что и горничная, и дама в кровати взирали на нее с благоговением.
Девушка спускалась по лестнице, чувствуя, что на нее ополчился весь белый свет. Она больше никогда не будет пробовать завести друзей. У нее никогда и не было друзей, кроме того, которого
