Расскажу тебе о Севере - Юрий Николаевич Тепляков
Когда стрелки стали отсчитывать одиннадцатый час, проклятая рессора сдалась. И машины пошли к океану.
Земля! До чего же ты огромна. И всюду твои люди. Только одни в одну и ту же минуту слушают, как звенит веселая весенняя капель, другие по десять часов лежат на льду таежных рек.
После долгой стоянки Петр ведет «Татру» по снегу, чуть в стороне от колеи. Так больше трения и резина греется быстрей. С ней вообще на зимнике шутки плохи — разутая машина далеко не уйдет. Только сейчас сам Петя что-то согнулся над баранкой. У костра спалил брови, ресницы. Потер глаза — а руки в солярке. Она-то и ест глаза. Петр лишь трясет головой, будто хочет стряхнуть противную ноющую боль, и молчит. Уж лучше бы ругался. Но он молчит... Идем узким каньоном. Скалы и скалы кругом. И темные трещины среди камней тянутся вверх словно лозы дикого винограда. Дорога пустынна. Все аккуратно засыпано белым снегом. Лишь изредка белую скатерть перережет строчка следов горностая. До следующего зимовья осталось километров пятьдесят. А попробуй пройди их, когда все сливается в белое марево — и дорога, и лиственницы, и скалы, и даже собственные грязные руки видишь словно в белых перчатках. Порой ничего не видно. Петр открывает дверцу, чтоб подышать и взглянуть, как там Витька.
И как чувствовал. Витькина машина ткнулась в снег и затихла. Мы повернули назад.
Витька ходил вокруг «Татры» и гладил седые борта, будто грел о них руки. Он обошел раз, другой, третий. Взглянул на нас, но так, словно и не заметил.
— Что с ним? — шепнул я Петру.
— Человек не железный. Устал наш Витюха, вроде как бы отключился. Со мной тоже бывало, когда вот так бело кругом.
Это длилось недолго, может минуту, но до сих пор, вспоминая зимник, я вижу не пропасти, не наледи, а вот эти невидящие Витюхины глаза и руки, которые он грел о прокаленные морозами седые борта своей машины.
А потом мы попили чайку, поговорили «за жизнь», и все прошло. И так лихо покатили, что двести километров отмахали без единой остановки. Лед, словно в половодье, течет вниз. А мы летим по ущелью, будто катимся с русской ледяной горы. Когда я только собирался на зимник, то часто пытался представить: какой он, зимник от океана до океана? Воображение рисовало синее небо, белую ленту реки и на ней черные точки машин. А увидел совсем иное. Ленты рек темно-зеленые. А там, где большая глубина, лед прозрачно-синий, даже жутко глядеть на него. Так и тянет вниз на дно. Но зато как легко идут по нему машины.
Выкатываемся из ущелья — и сразу зимовье. Изба знаменитая. Целая летопись. Построили ее в тридцатые годы. Тогда ходили еще конные обозы, возили продукты на прииски вверх по Адычу. В избе жара. Вкруговую нары. Доски полированные. Видно, послужили они людям. Народу-то здесь побывало немало. На бревенчатых стенах иные оставили автографы. Даты — 1937 год, 1939, 1948, 1949. Да, история. Многое могли бы рассказать эти стены. Но стены молчат.
Ложимся. Ночь тает за окном. А утром, когда луна еще спала в лиственницах, ушли на Батыгай. Скорей, скорей к берегам Яны, нашей последней реки, которая приведет к Ледовитому океану.
В Эге-Хая туман. Видимость — метров пять. Ощущение такое, будто попал в огромный бидон с молоком. И плаваешь в этом бидоне вместе с домами, машинами и еще какой-то трубой.
— Старик,— кричат ребята, — дай аппарат, отличный будет снимок.
Достаю «Киев», который согреваю на груди, но вряд ли что получится. А жаль. Картина была интересная: в центре черный дымучий костер, а вокруг «Татры» ходят. Помните, как по арене водят лошадей? Только зачем же «Татры» гонять вокруг костра? Подхожу к крыльцу домика. Сбиваю о порог снег с валенок, вдруг галоши мои, которые взял, чтобы смело лазить по мокрому льду, рассыпаются. Я не верю своим глазам. Но черные блестящие кусочки лежат возле ног. А галош уже нет...
Больше всех, конечно, хохочет Сашка. Ведь для чего это теперь новая забавная история, которую будет рассказывать где-нибудь на зимовье в длинную пургу.
— Теперь ясно, зачем «Татры» перед дорогой утром по кругу гоняем? Чтоб вот так же резину не потерять.
Да, недаром говорят: век живи, век учись.
На Яну мы выйдем через Батыгай. Это совсем рядом, километров двенадцать. Берем небольшой подъем — солнце слепит глаза. Здесь, наверху, просто весна. Но весна с нами дружила недолго. Через три километра дорога делает резкий уклон, и мы с каждым метром все ниже и ниже. Вот и Батыгай с его знаменитым рудником. Но чем ближе к поселку, тем гуще туман. Скоро уже так холодно, как в нетопленном каменном подвале. Кто же это придумал поставить Батыгай именно в этой яме? Ведь рядом прекрасная площадка, прекрасное место; где солнца бывает в пять раз больше. Просто обидно за людей. Если б это был частный случай, о нем и не стоило бы говорить — мол, бывают же ошибки. Но на Севере такие промахи, к сожалению, встречаются часто.
Города и поселки Севера молоды. Они рождаются на чистом, первозданном месте. Но почему спланированы в тысячу раз хуже старых? Почему наука забыла северное градостроительство? Забыла практически. На теорию-то как раз. жаловаться северянам грех. Теория перехлестывает даже самую смелую фантастику. Здесь и города — сады под куполом, и города-оранжереи, и черт знает еще что. Живи да радуйся! А на деле поселки строятся в самых неподходящих местах. Как, например, тот же Батыгай.
Проблема северных городов велика и актуальна. Потому что страна фактически только-только начинает наступление на богатства этого края. Схема размещения производительных сил воплотится на Севере в новые мощные электростанции, горные и лесопромышленные комплексы, крупнейшие нефтяные промыслы. А ведь это все новые города. Уже сейчас необходимо иметь их генеральные планы, составленные действительно на научной основе. Планы, учитывающие род занятий будущих северян, возраст и семейный состав населения, его занятия и часы отдыха, все социальные связи будущего города. Город — это не просто несколько десятков тысяч домов, это жизненная среда общества.
«Что такое архитектура? — пишет талантливый советский зодчий А. Буров.— Это среда, в которой человечество существует, которая противостоит природе и которая связывает человека с природой, среда, которую человек создает, чтобы жить и оставлять потомкам в наследство... Архитектура — это здоровье народа, экономия сил
