Заметки из путешествия в Россию - Эрнст Толлер
Пролетарские писатели объединились в РАПП. Вместо ума у них — партбилет, вместо таланта — критиканство. Они прекрасно подходят на роль функционеров, секретарей, чиновников, агитаторов, они святее папы римского, «революционнее» вождей революции. Но не стоит бросать их в один котел. Среди них тоже есть таланты, верные партии, аскетичные, храбрые, дисциплинированные. Среди них Глебов, Либединский, Бедный, Киршон, Безыменский.
Троцкий и Воронский [Воровский] утверждают, что пролетарское искусство невозможно в переходную эпоху. Пролетарские писатели доказывают обратное. Они считают, что пока неизвестно, как долго продлится переходный период. Как появилось буржуазное искусство, появится и пролетарское.
Повсюду в Советской России открываются школы, где преподают основы пролетарского искусства.
— Чему вы учите на курсах? — спрашиваю я пролетарского писателя.
— Смотреть на революционные события глазами марксиста, подчеркивая роль коммунистической партии.
— Вы действительно думаете, что произведения искусства появляются именно так?
— Произведения буржуазных писателей также пронизаны буржуазными принципами.
— Разумеется. Буржуазный писатель пишет в буржуазном духе, это наследие его культуры. Но великий буржуазный писатель ни в коем случае не нагнетает. И потому я считаю ваши принципы ложными. Лишь в том случае в произведении может возникнуть что-то вроде пролетарской атмосферы, если пролетарские жизненные устои станут чем-то само собой разумеющимся, реальностью, традицией, которую человек принимает, не сомневаясь.
— А вы-то сами верите в пролетарское искусство?
— Я только что сказал, чтó я считаю в произведении пролетарским или буржуазным — атмосферу. Но она в произведении искусства живет вне классовых различий, формируя отношения между человеком и космосом. Не думайте, что я не допускаю агитации в искусстве, я и сам сейчас пишу в таком ключе, возможно, первым в Германии. Но агитатор в искусстве, как и партийный, всегда что-то упрощает, не показывает правоту других. Если мы возьмем термин «произведение искусства», его специфика в многослойности, необходимости каждой сюжетной линии, часто скрытая, но чаще очевидная непреложность, из-за которой каждый персонаж действует так, как он действует, и всё случается так, как случается. О нейтралитете художника и речи быть не может. Нет настоящего художника, который не отдавал бы приоритета какой-то одной идее. Даже греки, или вы считаете Софокла и Еврипида идейно нейтральными?
*
Сегодня меня посетил молодой писатель, который рассказал об одном любопытном событии времен Гражданской войны. На Кавказе, где он жил, отряд красных захватил трех разбойников-чеченцев. Их приговорили к смертной казни. Но вся расстрельная команда тоже была из чеченцев. Когда офицер отдал приказ, разбойники закричали: «Нас убьете — вам самим не жить».
Несмотря на угрозы офицера, стрелять никто не решился. В суматохе двоим удалось бежать, третьего всё-таки расстреляли.
— Вы наблюдали за казнью?
— Да, бедняга скулил, плакал, кричал, растерянные солдаты стреляли мимо, его пришлось добить из револьвера.
— Повлияло ли на вас это событие?
Он посмотрел на меня с недоумением.
— Сначала было смешно… нерешительность солдат, бегство разбойников… каждый своим занят… то белые придут, то красные… всюду смерть… голод… такое особо и не трогает…
Письмо шестнадцатое. Визит к Радеку
Радека я навестил в Кремле. Он занимает две небольшие комнаты в одном из бывших кавалерийских корпусов. На столах и на полу штабелями книги, на них — газеты из разных стран. Мы говорим о немецкой революции.
— Немецкий рабочий стал скептиком, — говорит Радек, — он больше не верит ни одному вождю, включая коммунистических. Я не исключаю коммунистических лидеров. Тельман мужественно держался во время Хамбургского восстания, он на сегодня исключение. Что вы думаете о развитии революционного движения в Германии? — спрашивает он меня.
— Сейчас вряд ли можно говорить о революционном обострении ситуации. В 1919–1923 годах Антанта настраивала рабочих против государства, а государство — против рабочих. С тех пор как она вложила в Германию значительный капитал, она этим практически не занимается. Она заинтересована в поддержании «покоя и порядка». Безразличие рабочих масс не преодолено. Возможно, оно усилится и создаст ситуацию, когда контрреволюционные лозунги, прячущиеся под маской революции, найдут своих сторонников.
Говорим о молодой литературе Советской России.
— Я знаю много талантливых писателей, которые пишут книги, имеющие ценность для своего времени. Но потом они истощаются в попытках создать что-то новое, и былая слава угасает. Яркий пример — Либединский, написавший действительно хорошую книгу «Неделя». То, что появилось из-под его пера потом, было слабым и скучным. Ни одного образа, который бы остался в памяти. Из молодежи, которая живет здесь, я вижу лишь одного выдающегося: Бабеля. Он пережил революцию и изображает ее, опираясь на свой богатый опыт. Как хороши его рассказы о будённовской коннице. Кстати, только одному человеку они не нравятся — самому Будённому. Он хочет, чтобы Бабель изображал его солдат так, будто они все читали Маркса и ни у кого не было триппера. Но, к сожалению, бывает и наоборот… От молодых немецких писателей толку мало. Немецкие рабочие поэты, вышедшие из пролетариата, не представляют собой ничего стоящего.
— Меня не устраивает это высокомерное разделение поэтов на вышедших из пролетариата и примкнувших к нему. В этом есть что-то фарисейское. Кто был пролетарием: Либкнехт или Носке, Люксембург или Ауэр?
Возвращаемся к политике. Удивительно прозорливо Радек говорит об объективных трудностях немецкой революции.
— Хайльманн верно сказал мне еще в 1919 году: «Вы можете топить свой локомотив дровами, если не хватит людей». Попытайся мы сделать то же самое, провалимся с треском.
Радек верит в подъем национального мышления. Он не исключает, что между участниками национального и революционного движения возникнет взаимопонимание, и эта армия, собранная таким причудливым образом, однажды возглавит борьбу на Райне.
Можно было бы просто улыбнуться в ответ, если бы это предположение не имело столь опасных последствий для немецкого рабочего движения.
*
Вчера вечером случилась забавная ситуация.
Я собрался в театр с одной знакомой. Захожу за ней — она одета в красивое платье. Она извиняется и через пару минут возвращается в простеньком платье, демонстрирующем ее принадлежность к пролетариату.
В этом — ростки пролетарской культуры особого рода, культуры фикции, несоответствия между требованиями идеологии и внутренними потребностями. Тебе
