Расскажу тебе о Севере - Юрий Николаевич Тепляков
— Ну, тогда пойдем вместе — как говорится, по пути.
— По пути.
…Ночью приходим в Аркагалу — последний поселок на центральной трассе. В диспетчерской жара, дышать нечем. Огромная бочка воды пустеет на глазах. Все пьют как после бани.
— Отчего так жарко? — спрашиваем у диспетчера.
— Товарищи, вы что, новенькие? Ведь прибыли в солнечную Аркагалу. А где солнце, там, сами понимаете, душновато.
Да, угля здесь не жалеют. Благо он под боком — и сколько душа пожелает. В километре громадные угольные шахты, снабжающие топливом всю Колыму.
Перед самым поселком, слева, за снежным барьером, я заметил дорогу. Была она похожа на темный переулок, что неожиданно отходит от залитой огнями улицы и ведет вниз в какой-то подвал, где холодно и темно. Неужели это и есть наш зимник, по которому нам идти и идти долгие трудные дни?
— Именно, именно. И другого пути нет, голубчик,— переходит со мной на «ты» диспетчер.— Ты не боись. Это с виду он такой хмурый, а вообще-то дорога приветливая и не злая.
Мне потом объяснили: когда дежурит диспетчер Василий Исаков, звонков раздается почему-то больше обычного. Ему пятьдесят семь лет, но еще молодым даст фору, хотя и жизнь, прямо скажем, не баловала.
Это типичный колымчанин старой закалки. Биография у него — хорошему писателю на целый роман. Всю жизнь только и знал что работу. Вот и сейчас дел у него — как говорят на Востоке — выше чалмы. Только успевай крутиться. Звонят из Магадана: почему держишь машины на карьере? Звонят из Артыка: отпусти машины на базу, у нас срочный груз.
И все требуют, требуют, требуют... А разве может Исаков одну и ту же машину отпустить в Магадан, держать на карьере и отправить на базу? Вот и вертится, вот и крутится, вот и ругается. Да еще успевает заглянуть в мою тетрадь.
— Ты что пишешь? Хорошее или плохое?
Ответить я не успел, а Исаков уже побежал навстречу шоферу в замасленной куртке и шапке с одним оторванным ухом.
— Тебя что, собаки драли? — кинул он парню с ходу.
И, не дав опомниться, сказал: пойдешь, землячок, за угольком.
— Не пойду больше на разрез. Давай на Магадан.
— Вот видишь, опять у тебя частная идеология выпирает. Заработать хочешь?
— Хочу. Понимаешь, хочу! — крикнул парень.
— Да ты не кричи, лучше скажи, сколько денег-то надо и зачем. Мне денег-то не жалко.
— Не жалко? Тогда давай груз на Магадан.
— Ну ладно, раскудахтался. Прихвати из Магадана огурчиков. Не забудешь?
— Не забуду,— буркнул довольный парень.— Спасибо, Алексеич.
— Бог подает! — махнул рукой Исаков и пошел выписывать наряд.
Я сижу у бочки с водой и тороплюсь записать все события сегодняшнего дня. Все прошлое оставить в прошлом — ведь завтра начинается зимник.
Ко мне подходит Саша Егоров:
— Ну, чего сидишь? Ребята уже собрались. Пойдем, поддержишь традицию.
И в самом деле — традиция. А кто ее завел и кто был первым, история вряд ли назовет. Перед тем как утром уйти на зимник, тихо посидят шоферы в синей уютной столовой и, пропуская по единой рюмахе, поговорят о друзьях и о том, что было, и о том, что будет впереди. Здесь не надо агитировать за трезвость, здесь и так знают: «Алкоголь — твой враг». И все-таки в Аркагале ребята по традиции на ночь выпьют посошок. Потому что утром предстоит прощание с центральной трассой и встреча с «товарищем зимником», где не будет ни этой синей столовой, ни смешной поварихи Лидухи в белой косынке, ни электрических огней, ни этого отдыха, когда не надо спешить и можно последний раз выспаться всласть на мягкой белой постели. Завтра все кончится. И останется на нашу долю только бесконечная дорога. Так пусть она будет доброй! Вот за это и стоит по-русски выпить рюмку вина. А вообще-то лучше водки.
Только Володи нет с нами. У него единственная ночь в запасе. Иначе отстанет, иначе, как говорится, сойдет с круга. У «Татры» лопнула от мороза центральная труба, и нужно срочно найти сварщика. Вот Володя и бегает по поселку, ищет парня с понятливым сердцем. Именно с понятливым — другой не подойдет, другой не возьмется. Ведь в цистерне, которую Володя тащит на Оймякон, пятнадцать тонн великолепного бензина. И по инструкции варить не положено. Рационалист не возьмется. Здесь нужно только сердце.
А над сопками чистая лунная ночь. Спит крохотный поселок Аркагала. Спит ледяная земля, где черный кусок угля, честное слово, пахнет солнцем далеких времен...
— Говорят, когда-то здесь были джунгли — вспоминаю я чьи-то слова, ворочаясь возле раскаленной печки. Очень верится... С этим и засыпаю.
Утро сегодня ласковое, и все вокруг в серебре. Только космы синего дыма словно длинные шлейфы лежат на снегу: двигатели ребята не выключали.
В Аркагале нам оказывают особое внимание. Это уже стало законом: если уходишь на зимник, и путевку тебе отмечают первому, и в столовой пропускают, и магазин откроют, если там даже учет или еще что-нибудь такое. И на заправку ты приходишь без всякой очереди. И пусть соберется большущая очередь, никто не проронит и слова. Только сзади кто-нибудь сожмет твое плечо: мол, давай, старина, не робей.
— Ты сходи за Володей — просит меня Сашка, — пусть поторопится, а то уж время...
— Где его машина?
— Там, у кузницы.
Я пришел как раз в минуту прощания. Володька, довольный, тряс руку коренастому человеку с удивительно черной бородой.
— Ну, спасибо, Петро.
— Да что там, пустяки!
— Ничего себе пустяки, другой бы и за тысячи не взялся.
Наконец Володя увидел меня и крикнул:
— Вот познакомься с Петром, великолепный мужик.
Петро уверенно протягивает мне огромную руку и смотрит прямо в глаза:
— Петро Решетников, кузнец.
Ударение на последнем слове. Наверное, для него в этом кроется что-то важное. Догадка моя оказалась правильной. Но об этом я узнал позже, в дороге.
Как-то осенней ночью в больницу маленького сибирского городка привезли молоденького цыгана. Он лежал на повозке и зажимал рану рукой. На пальцах кровь и капли дождя. А рядом стоял старый цыган и сосал давно погасшую и полную воды трубку. История оказалась совсем не романтичной и ничуть не похожей на тысячи историй про буйную цыганскую любовь. Все было просто и очень современно, не считая ножа.
Как сказали старые цыгане — Петька задурил. Не ест,
