Цветочная сеть - Лиза Си
И тут Хулань закричала, рванулась прочь и прижалась спиной к стене. Инстинктивно вцепившись в шелковый халат, сползший с тела, Хулань опустила голову, пытаясь восстановить дыхание. Наконец она подняла взгляд и посмотрела прямо на Дэвида.
Глава 19
Позднее в тот же день, ферма «Красная земля»
— Хочешь правду? — спросила Хулань. — С чего же начать? С твоих вопросов? Да, это мои деньги. Да, я богата. Я и должна быть богата. Я же красная принцесса. Представительница особого класса — как и Хэнлай, Бо Юнь, Ли Нань и прочие.
— Ты лжешь!
— Нет, не лгу, — покачала она головой. Она столько лет хранила тайну, но теперь оставалось лишь рассказать Дэвиду правду, которой он так долго ждал. — Как мне тебя убедить? Ты вспомнил о том нашем походе в «Чернозем». Ну почему ты не прислушался к Никсону и остальным? Почему не обратил внимания на историю Питера о настоящей Лю Хулань? Они настолько правдиво меня описывали, что я даже испугалась. Но потом я поняла, что ты не слышишь, не воспринимаешь их слова. Я ничего не рассказывала тебе, поскольку видела горькую правду: ты и не хотел ничего знать. Теперь ты решил, что ненавидишь меня? Тогда просто послушай.
Дэвид молча смотрел, как пальцы Хулань нервно мнут шелковую ткань.
— Как ты знаешь, меня назвали в честь Лю Хулань. Но как подражать образцовому революционеру, если ты родилась красной принцессой, защищена богатством и привилегиями, окружена любовью и комфортом? — Она показала на новогодний алтарь и фотографии своих предков. — Этот дом принадлежал семье моей матери. Многие из маминой родни служили актерами и певцами в Пекинской опере, а некоторые двоюродные прапрабабушки даже были наложницами в Запретном городе. Это общеизвестно. Но мало кто знает о семье моего отца. Все видят в нем преданного трудолюбивого партийца, однако на протяжении поколений Лю были богатыми землевладельцами. Мой прадед служил судьей здесь, в столице. Даже после падения маньчжуров семья Лю, в отличие от рода моей матери, сохранила власть. Родичи отца даже стали еще богаче.
— Да мне плевать на них! — закричал Дэвид. — Это очередные твои байки, чтобы запудрить мне мозги и увести подальше от правды.
Хулань, казалось, не слышала его.
— Мой отец, как и дед, изучал историю, — продолжала она. — Оценив обстановку, он решил присоединиться к Мао. К тому времени, когда в тысяча девятьсот сорок девятом году войска председателя вошли в Пекин, моему отцу было двадцать четыре года, и он стал доверенным лицом верховного лидера. Родителей вознаградили за тяжелую работу и принесенные жертвы. Знаешь пословицу «Кто не работает, тот не ест»? Она составляла сущность коммунизма Мао, но с самых первых дней некоторые люди ели лучше остальных.
Хулань вернулась мыслью в 1966 год, когда ей было восемь. Мао и его жена только что инициировали культурную революцию, чтобы избавить страну от буржуазных сил.
— Восемнадцатого августа отец привел меня на площадь Тяньаньмэнь, чтобы я увидела первое официальное собрание хунвэйбинов — «красных охранников». Миллион молодых пекинцев, одетых в старую военную форму родителей, собрались вместе, выкрикивали лозунги, пели, размахивали цитатником Великого кормчего и падали в обморок, увидев, как Мао поднимается на стену Запретного города, чтобы поприветствовать их.
Мао заявил, что мы должны искоренить четыре устаревшие вещи: старые идеи, старую культуру, старые обычаи и старые привычки. А дальше будто ураган обрушился на город. Вся страна сошла с ума, все перевернулось вверх дном. Люди решили, что красный сигнал светофора означает «иди», а зеленый — «стой», и почти на каждом углу происходили аварии. На протяжении веков китайские женщины гордились длиной волос, но теперь хунвэйбины бродили по улицам, наугад останавливали женщин и отрезали им косы. Власти переименовали улицы, школы, рестораны, даже людей — все кругом стало сплошь «красным». Я сохранила имя только потому, что меня назвали в честь Лю Хулань.
— Я хочу послушать про банковские счета, — потребовал Дэвид, — и узнать, как ты связана с «Возрождающимся фениксом».
Хулань снова пропустила его слова мимо ушей.
— Любой, кого считали феодалом, ретроградом или прихвостнем иностранцев, подвергался преследованиям, — рассказывала она. — Ученых и художников водили по улицам с плакатами, на которых перечислялись их недостатки. Их избивали, унижали, бросали в тюрьмы. Тех, кто трудился на руководящих должностях, вызывали на партсобрания, где рабочие обвиняли их в капиталистических замашках, реакционерстве, шпионаже и отступничестве. В людей плевали, их били и унижали, читали нотации, отправляли в трудовые лагеря или в тюрьму за воображаемые преступления. Школьники выпускали дацзыбао[71], критикуя преподавательский состав за буржуазность, невежество и отсталость, называя учителей верными псами капитализма. Вскоре преподаватели исчезли как класс, и к концу культурной революции семьдесят семь миллионов учащихся перестали получать образование. — Она умолкла, заново переживая те времена.
— Прошлое тут ни при чем, Хулань.
— Очень даже при чем. Ведь ты же добиваешься правды, да? — Она глубоко вздохнула и произнесла: — Помню тот вечер, когда хунвэйбины пришли в наш квартал впервые. Мне тогда было десять, я еще не могла сама вступить в ряды «красных охранников» по возрасту. Они согнали всех соседей на улицу и выбрали госпожу Чжан и ее мужа в качестве мишени для критики. Я ничего не знала о господине Чжане, кроме того, что он всегда дарил мне на Новый год деньги в красном конверте и маленькие конфетки, а еще пил чай с моим отцом под финиковым деревом во дворе. Зато хунвэйбины знали о нем очень многое. Они знали, что он интеллигент, то есть принадлежит к самой худшей из «девяти низких категорий» граждан. Мы жались друг к другу, как овцы, пока хунвэйбины грабили дом Чжанов. Книги собрали в кучу и подожгли, потом принесли свитки с портретами предков и тоже кинули их в костер. — Она прикрыла ладонью глаза, словно пыталась
