Цветочная сеть - Лиза Си
Хулань подошла к окну и выглянула во двор.
— Не знаю, кто нанес первый удар, но вскоре хунвэйбины принялись избивать старика Чжана. Никогда не забуду, как он лежит на земле, а его осыпают ударами палок и дубинок. Я до сих пор слышу крики одобрения соседей, грозившихся «разбить его собачью голову». А еще вижу выражение лица госпожи Чжан, когда она поняла, что муж мертв. Я унесу это с собой в могилу.
— Но ты-то ничем не могла помочь, — буркнул Дэвид, все еще борясь с гневом. — Ты была совсем маленькой.
Она повернулась к нему:
— Нет, я кричала вместе с остальными. — Хулань снова отвела взгляд. — А теперь я расскажу, что случилось в школе. Ты уже слышал это в «Черноземе». Я назвала учителя Чжо «свиной задницей» и добавила еще множество оскорблений, так что он в конце концов разрыдался. Вообрази: образованный взрослый человек плачет из-за десятилетки! Но на этом я не остановилась. Я продолжала кричать, пока учитель Чжо не сбежал домой… и больше не вернулся.
Дэвид подошел к ней.
— Все это время наша семья была под защитой, — добавила Хулань.
— Почему? — История увлекла его.
— Потому что отец занимал высокий пост в правительстве, работал в Министерстве культуры и входил в ближний круг Мао…
Дэвид вместе с ней уставился в окно.
— В тысяча девятьсот семидесятом году, когда мне было двенадцать, родители наконец разрешили мне поехать в деревню, — сказала она. — Как же я об этом мечтала! Я хотела помочь реформировать общество, устранить неравенство между деревней и городами, «учиться у крестьян». Мне было всего двенадцать. Я не понимала, что творю, и позволила потоку нести меня.
Когда Дэвид и Хулань жили вместе, ему очень хотелось, чтобы она наконец раскрылась перед ним. Но теперь, когда момент искренности настал, его мучило дурное предчувствие.
— Говори, Хулань, — тихо сказал он.
Она склонила голову, искоса посмотрев на него:
— Ты хотел правды — вот тебе правда. Я попала на ферму. Идея состояла в том, чтобы превратить неплодородную почву в богатые сельскохозяйственные угодья. Мы все вставали до рассвета. Пахали, сажали сою, поливали каждый стебелек. Когда наступило время жатвы, день за днем косили, согнувшись в три погибели. Я научилась плести корзины, кастрировать поросят, ощипывать и потрошить уток, носить воду за две мили, готовить для ста человек разом. Еда была одна и та же, причем довольно скудная: рисовая каша с маринованными овощами на завтрак, рис с горсткой овощей на обед, рис и чуть больше овощей на ужин, возможно, батат, если повезет.
— Наверное, ты очень скучала по дому.
— Мы научились притворяться, что не грустим по родным, по кинотеатрам, по вечеринкам для высшего партийного звена, по чистой одежде и горячей воде и даже по нашим учителям.
Она подошла к печке и отодвинула решетку.
— Мне мало было просто пахать по двенадцать, четырнадцать, шестнадцать часов, — рассказывала Хулань, подбрасывая в огонь уголь. — Я хотела быть вдохновителем, как моя тезка. Поэтому ночью, вместо того чтобы отдыхать, читать цитатник Мао или сплетничать с подругами, я помогала планировать партсобрания. Классовая борьба, даже на ферме, была неизбежна. О, мы нападали на людей за самые разные вещи: кто-то носил белую ленточку в волосах вместо красной, у кого-то мама, папа или троюродная тетушка имели неосторожность съездить в Америку, кто-то слишком неохотно критиковал других, храпел или будил соседей по комнате ахами-охами во время секса — худший из проступков! Я была тверда в своей критике и никому не давала спуску.
— А потом за тобой приехал Цзай, — сказал Дэвид, вспомнив рассказ Никсона.
— Да, — кивнула она. — Однажды он приехал за мной. Тогда он не был начальником отдела, а работал в Министерстве культуры с отцом. Сейчас и не скажешь, но в те дни дядюшка Цзай был могущественным и сильным. Мой отец работал под его началом.
Она снова замолчала и подошла к Дэвиду. Но он понимал, что Хулань должна рассказать свою историю до конца, поэтому спросил:
— И что случилось?
— В те дни не имело значения, сколько у человека денег и какие связи, — ответила она. — Рано или поздно любого поймают. Народные массы несли ответственность за искоренение плохих примеров. Председатель Мао полагался на таких людей, как я, чтобы «убирать сорняки с поля». Все это дядя Цзай объяснил мне, когда мы ехали на станцию, а затем сели на поезд и вернулись в Пекин. И когда мы добрались до дома, я была готова к тому, что нужно сделать…
— И долго ты отсутствовала?
— Два года. Мне было четырнадцать лет, стояла весна… — Взгляд Хулань блуждал по пустынному саду, и она тихо сказала: — Через пару месяцев Пекин охватит настоящее буйство красок. Вишневые деревья покроются розовыми бутонами. Желтые нарциссы распустятся в парках. Куда ни глянь — всюду зелень. Но тогда я ничего не замечала. Меня ослепил долг.
— Что произошло?
— Цзай привез меня сюда. Нас ждали соседи. В тот момент я даже не задумалась о том, как они узнали о моем приезде. Лишь ликовала: «Ага, они здесь, чтобы устроить собрание!» И тут двое соседей вывели отца из дома на середину круга. Я не подбежала к нему, не поцеловала, не обняла. Ты помнишь, как Спенсер Ли в суде стоял потупившись? Именно так выглядел и мой отец. Всякий раз, когда он пытался поднять голову и взглянуть на меня, один из охранников бил его по затылку палкой. По шее текла кровь, пропитывая рубашку.
Хулань закуталась в халат и начала плакать, рассказывая о том, как Цзай, начальник ее отца, принял командование и обратился к соседям.
— Он
