Лахайнский полдень - Алексей Анисимов
Что-то внутри Асахи сдвинулось, будто струна, уже отпущенная в смирении, вновь натянулась до предела. Принятие судьбы рассыпалось в одно мгновение. Теперь выбор был без права на отступление: жизнь невинной деревенской женщины или судьба семьи, чье имя он не носил, но дал клятву хранить ее честь и благополучие.
Инспектор Курояма стал вторым человеком, кого эта новость повергла в смятение. Общая радость от того, что жертва выжила, перемешивалась в нем с раздражением: пока она жива, обвинить гайдзина в убийстве невозможно. Но, прочитав первые показания потерпевшей, он ощутил, как в груди снова поднялась теплая волна удовлетворения: Асахи все-таки сядет в тюрьму.
Лежа на больничной койке, Сато-сан спокойно, почти без эмоций, выслушала полицейских, которые осторожно попросили подтвердить, что Асахи проткнул ее мечом. Несколько секунд она смотрела куда-то в сторону, словно разглядывая что-то за их спинами. Потом перевела взгляд на одного из них. Казалось, она взвешивает каждое слово, которое собирается произнести. Наконец, тихо, но твердо она кивнула, подтверждая эту версию.
Через месяц, когда Сато-сан окончательно поправилась и выписалась из больницы, она сделала официальное заявление: ни к кому претензий не имеет и, более того, считает, что сама виновата в случившемся по собственной рассеянности.
Слова ее упали, как камень в тихую воду. Курояму едва не хватил удар от ярости: план рушился на глазах. Полицейские переглянулись, так и не найдя, что сказать. Уголовное дело до суда не дошло. Его пришлось переквалифицировать в бытовой несчастный случай и, учитывая отсутствие состава преступления, закрыть. Асахи всё же оштрафовали за проведение образовательной деятельности без лицензии: сухая формулировка, звучавшая почти комично на фоне недавних обвинений в убийстве.
Он вышел на свободу. В первую же секунду солнечный свет ударил ему в глаза так, что пришлось зажмуриться. Веки наполнились теплым густым оранжевым сиянием. Кожа на лице, отвыкшая от солнца, ощутила его как что-то почти осязаемое, тяжелое, обволакивающее. Даже воздух казался золотистым и плотным – в нем слышалось тихое потрескивание, как в перегретом летнем полдне. Асахи на мгновение остановился, позволяя свету пройти до самой костной прохлады, оставшейся от тюремных стен.
В первый же вечер после возвращения Асахи из тюрьмы Йокой Кимитакэ приехал в дом вместе с сыном. Они сняли обувь у порога и, пройдя в гостиную, опустились на колени напротив Асахи. Поклон был глубоким и долгим – их лбы коснулись мягкой, чуть шероховатой поверхности татами. В комнате стояла та самая тишина, что всегда предшествует важным словам.
Асахи сидел на месте, где любил сидеть Токиари. Неспешно разлил темно-зеленый настой в маленькие чашки и пододвинул их к Кимитакэ и его сыну.
Обмен церемониями благодарности был завершен, Кимитакэ коротким движением отправил сына на улицу. Когда тот вышел, он поднял взгляд и тихо, но отчетливо произнес:
– Я искренне благодарю тебя, Асахи-сан, за то, что ты спас меня и нашу семью от неминуемого позора, а моего сына – от возможного тюремного заключения.
Его руки дрожали от волнения – едва заметная, но упрямая дрожь, которая не уходила даже сейчас, когда опасность уже никому не грозила. Кимитакэ отвел взгляд и машинально потер запястья, будто пытаясь согреть застывшую под кожей кровь.
– Гири… – проговорил он почти шепотом. – Я думал, такие вещи возможны только в старину. Мой брат верил в сострадание. Я же верил в силу. Ты, видимо, соединил оба пути. Теперь я не знаю, кто из нас двоих был ближе к истине.
Мы с братом не общались последние годы. Даже не могу сказать, кого винить в нашем семейном разладе. Котэцу-сан был значительно старше меня – разница между нами составляла четырнадцать лет. Он застал отца, и тот воспитывал своего первенца как настоящего воина, сильного духом и телом.
Подростком брат прошел традиционный обряд посвящения в самураи и, как принято в нашем роду, получил благородное имя Котэцу…
На лице Кимитакэ застыла застарелая, неразрешенная обида, та, что годами, словно медленный яд, разъедает изнутри и со временем превращается в хроническую душевную боль.
– Отца не стало в последний день войны, – продолжил он, голос стал резче, плотнее, – когда наша страна признала капитуляцию. Буквально тогда же, когда он погиб, от тяжелой болезни скончалась и наша мама.
Для Котэцу это стало страшным ударом. Я же был слишком мал, не осознавал трагедию. Меня сразу забрала бабушка, и я стал жить в соседней деревне, здесь, неподалеку, в нашей же префектуре Кумамото.
Мой брат, хоть и был взрослым, тяжело переживал эти несчастья. Не стану утверждать, что Котэцу был слабым человеком, как мне когда-то казалось. Нет, что бы я ни говорил, он был сильным – и оставался таким всю свою жизнь. Но я так и не смог понять причин его внутреннего надлома и столь негативного отношения к идеалам чести, ответственности перед родиной и нашим императором…
Конечно, я бы хотел, чтобы этого не случилось, чтобы мы жили вместе. Мне всю жизнь не хватало родителей… Но они не выбирали свою судьбу, просто отдали жизни за страну.
Асахи показалось, что он начинает яснее видеть боль Кимитакэ, что тянулась с самого детства, когда тот остался без отца и матери. Возможно, в глубине души тот винил в своей утрате не только судьбу, но и Токиари.
– Как и брат, я много изучал историю нашей великой страны, – продолжил Кимитакэ. – И меня всегда поражало, что, читая одну и ту же книгу, мы с ним приходили к разным выводам. Окончательный разлад между нами вызвал известный трактат о бусидо. Ты наверняка слышал о нем или, возможно, уже читал.
– Да, – ответил Асахи. – И, признаюсь, он задевает своей суровой мудростью. Он несет в себе Путь воина.
– Котэцу считал идеи, заложенные в нем, вредными и причиной всех современных бед Японии. Для него это был атавизм феодального прошлого, разрушительная идеология, угрожающая государству. Более того, он называл все последние книги исторической подделкой, исказившей изначальные постулаты Пути. – Кимитакэ замолчал, словно опасаясь, что голос выдаст то, что он старается скрыть. – Но я так не считаю! – наконец твердо заявил он. – Мы, японцы, должны по-прежнему оставаться сплоченными вокруг нашего императора и готовыми умереть за идеалы, невзирая на любые вызовы. Так поступили мой отец и мама, защищая родину!
– Это благородно, – спокойно ответил Асахи. – Я уверен, ваши родители погибли не зря, в
