Вечный Китай. Полная история великой цивилизации - Адриано Мадаро

Однако на практике его имя чаще всего записывалось без апострофа, в том числе и в английском издании его автобиографии, опубликованной в Пекине, превращая произношение в простое Пу, что означает отрицание «Нет» и, таким образом, допускает совершенно иной перевод: «Нет дани». В этой игре слов вновь прослеживается двойственность – высшая китайская добродетель, обеспечивающая выживание. Именно поэтому я тоже решил опустить апостроф, отдав предпочтение двусмысленности, всегда присущей жизни нашего антигероя.

Ван Дагуань, поэт «Старого Пекина»

Самый знаменитый китайский художник XX века – Ци Байши, автор картин тушью, нарисованных с очевидным мастерством и совсем небольшой долей оригинальности. Цветы, насекомые, фрукты, птицы, рыбы в бесконечной череде навязчивых повторений.

Если бы не некоторые виртуозные росчерки кисти, каллиграфические картины Ци Байши легко могли бы затеряться в великом и бесполезном безымянном море большей части китайской живописи, древней и современной. Возможно, Ци Байши «открыл» некий короткий путь от живописи, закрепленной конфуцианскими ритуалами, к чему-то вроде каллиграфической иллюстрации.

Мазок Ци Байши, порой аллюзивный, но не выходящий за рамки прославленного маньеризма, кажется более удачным, чем у других китайских художников его времени. Возможно, китайский искусствовед сумеет найти множество причин, чтобы доказать справедливость репутации Ци Байши, который ушел из жизни в почтенном возрасте, не дожив до потрясений Культурной революции.

И это к лучшему. Будь он жив в 1960–1970-е годы, его работы наверняка попали бы на печально известные выставки «Черных картин», а после сурового приговора «красной гвардии», объявившей их «контрреволюционными», непременно были бы преданы огню. Смерть, пришедшая вовремя, в том числе благодаря его 94-летнему возрасту, пощадила художника, и в 1980-х годах, когда революционная буря утихла, китайская почта даже почтила его память, выпустив серию из шестнадцати марок и памятный лист. Ни один художник за весь XX век не удостаивался такой чести.

И все же, на мой взгляд, даже все картины Ци Байши, собранные воедино, не могут превзойти по величию, оригинальности, а главное – по выразительной красоте и художественному размаху ни один из свитков, которые завещал современной китайской культуре Ван Дагуань – до сих пор малоизвестный художник, сумевший уберечь свои творения от жестокой ярости «красной гвардии».

Ван Дагуань, также художник ХХ века, скончавшийся на пороге нового столетия и, следовательно, современник Ци Байши, вряд ли осмелился бы поставить себя в один ряд со своим старшим, более прославленным «коллегой», к которому он и близко не решился бы подойти. Но он сумел взять тихий реванш, изобразив Ци Байши в одном из своих великолепных свитков под названием «Круглая панорама древней столицы» среди безымянной толпы пекинцев, запечатленных в волшебстве далекого дня 1930-х годов, в воскрешенном памятью «старом Пекине» – грандиозной сцене, которую только Ван Дагуань сумел запомнить, представить и изобразить. Тем самым, увековечив столицу бывшей Поднебесной, дошедшую до нас сильно изуродованной и почти неузнаваемой, Ван Дагуань провозгласил свое неизмеримое величие и неоспоримо утвердил свое превосходство не только над почитаемым Ци Байши, которого он, возможно, не ценил слишком высоко или лишь притворно почитал, но и над всеми китайскими художниками XX века, с которыми мы сегодня можем смело его сравнивать.

Всю свою жизнь, полную лишений и невзгод, столь же невоспетую, как и жизнь Ци Байши, Ван Дагуань упорно воплощал собственный безумный замысел: запечатлеть Пекин 1930-х годов, удивительно обычный город его детства, скрупулезно воссоздавая повседневную жизнь горожан в грандиозных декорациях «тысячи разрезов» и «ста горизонтов»: храмы, стены, дворцы, скромные жилища, рынки, широкие улицы, хутуны, искусство, ремесла, «голоса». Он фиксирует в необычайном живописном единстве бескрайнее пространство, простирающееся на сотню, а то и на две сотни метров, через тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч фигур, призванных изобразить будничную жизнь, прожитую без прикрас, но со всей полнотой – жизнь, которой больше нет, но которая не должна быть забыта.

Это был акт высшего безумия, вызов самому себе, осознание грандиозности замысла, необходимости посвятить ему всю свою жизнь и, возможно, понимание того, что этого будет недостаточно. Осознание «социальной» значимости такого труда и в то же время того, что при жизни он не принесет ему ни единого юаня, но твердая уверенность в его ценности для будущих поколений как свидетельства не только для искусства, но и для истории своей страны и всего человечества. Я знаю наверняка: Ван Дагуань это понимал. В дни лунного Нового года 1989-го я взял у него обстоятельное интервью в его мастерской на последнем этаже безымянной многоэтажки на окраине Пекина.

День с самого утра был снежным. Приятное тепло его студии располагало к тому, чтобы задержаться, а мое внимание приковало медленное разворачивание одного из его прекраснейших свитков: праздника в храме Донъюэ с невероятными толпами и сценами жизни, ныне почти полностью утраченной. Его жена, добрая и неприметная маленькая женщина, время от времени неслышно подходила, чтобы наполнить наши чашки кипятком. Я рассказал ему, как целый день бродил по снегу и, словно по волшебству, оказался внутри одного из его свитков, окутанный поэзией, проникшей в мою душу.

Мастер Ван, эта поэтическая атмосфера, которую я ощутил сегодня, гуляя под снегом, – то же самое, что я нахожу в ваших картинах. Вы придаете форму и жизнь ностальгии. По чему вы тоскуете из своего прошлого?

– По Пекину. Я скучаю по тому городу, который перевернули с ног на голову. Еще в детстве я страдал, видя, как сносят старые дома и деревья. С 1950-х страдания лишь усиливались, и я решил, что должен хотя бы задокументировать для будущих пекинцев этот прекрасный город, который меняется до неузнаваемости. Меня вдохновил свиток Чжан Цзэдуаня, знаменитый Qingming shanghe XII века, шедевр на все времена.

А что насчет западного искусства?

– Я купил старинную книгу с иллюстрациями у антиквара в Люличане. Фигуры Рафаэля произвели на меня неизгладимое впечатление, я никогда не видел ничего подобного. В те времена я работал билетным кассиром на железнодорожной станции, зарабатывая всего несколько десятков юаней в месяц. Приходилось откладывать каждую копейку, пока не накопил достаточно денег, чтобы купить еще несколько подержанных книг. Но после Культурной революции все оказалось под запретом. Поскольку я был художником, мне приказали рисовать плакаты политической пропаганды, а свои свитки я спрятал в потайном ящике стола.

Что вам открыли западные произведения искусства?

– Я понял, что традиционная китайская живопись была ограниченной и однообразной: цветы, птицы, рыбы, тигры, лошади – и мало что еще. Человеческая фигура терялась в пейзаже, который почти всегда был условным и маньеристичным. Западная живопись, напротив, проникала в чувства и предлагала