Вечный Китай. Полная история великой цивилизации - Адриано Мадаро

Семейная эпопея начинается с фотографии, где Мао в расслабленной позе и с довольным выражением лица обнимает своих двух дочерей, по одной с каждой стороны. Этот снимок, датированный августом 1951 года, открывает повествование. К тому времени Мао уже почти два года как провозгласил Китайскую Народную Республику и уверенно держал власть в своих руках, оставив за спиной последнее большое горе – смерть своего старшего сына во время американской бомбардировки в Корее, который недавно женился на Лю Сунлин. На другом снимке 1962 года вдова в окружении других членов семьи присутствует на новогодней вечеринке в гостях у своего свекра, запечатленного со спины. Мао особенно любил ее и хотел, чтобы ей сообщили о смерти Аньина только по окончании войны, три года спустя.

Она окончила Московский университет по специальности «русский язык» в 1957 году и, вернувшись в Пекин, работала переводчицей.

В 1962 году вышла замуж за выпускника армейского училища и назвала своего первенца Сяо Ин в память о погибшем Аньине.

Мы продолжаем перелистывать страницы книги, на которых Мао предстает все более неформальным. Он часто появляется на неожиданных фотографиях в коротких шортах, с обнаженным торсом и босыми ногами на полупустынном пляже Бэйдайхэ, где летом он ненадолго останавливался со своими двумя дочерями и дюжиной молодых помощников, державшихся на почтительном расстоянии, пока он поочередно загорал и плавал, шутил с дочерями и некоторыми из их подруг. Эти фотографии создают неожиданный образ по сравнению с «официальном» Мао.

На других снимках он предстает облаченным в белый хлопковый халат до щиколоток, под которым лишь нижнее белье. Без тапочек, но иногда в широкополой крестьянской соломенной шляпе. Атмосфера безмятежная, почти игривая: он непринужденно сидит то на плетеном стуле, то в кругу на песке вместе с другими.

Закутанный в халат, растрепанный, босой, с сигаретой в мундштуке, Мао производит впечатление денди. И я думаю, что, помимо впечатления, создаваемого этими фотографиями, в нем действительно была некая доля дендизма, пусть и невольного. Ведь на этих непринужденных снимках проглядывает осознание собственной «крутости», как мы бы перевели китайское слово «ку», выражающее комплимент.

Но привычка носить халат, или длинный халат поверх пижамы, была неотъемлемой частью его личности. Отправляясь в «миссии» на своем личном поезде в разные провинции в сопровождении целой толпы молодых помощников, секретарей и телохранителей, боготворящих своего Вождя, он по несколько дней не снимал пижаму и халат – ни в поезде, ни во время внезапных остановок в сельской местности. Там он навещал крестьян, работающих на полях или живущих в скромных домах, и сам, как и они, зачастую застревал в грязи рисовых полей.

Это не было показным – он был таким, каким был: иконоборцем и «крестьянином» в своих поступках. Хорошо известно, что пижама и халат (или халаты) были его привычной домашней одеждой; редко можно было увидеть его в пиджаке и брюках, как на официальных фотографиях или крупных публичных мероприятиях. Он также любил джемперы, которые ему присылали со всего Китая, связанные вручную преданными женщинами.

У председателя были свои «ночные привычки», возможно, из-за его хронической бессонницы. Он спал днем и предпочитал работать (читать или писать) ночью. И действительно, посреди ночи в своем кабинете в Чжуннаньхае он часто созывал внеплановые совещания с сонными чиновниками, министрами и партийными секретарями, которым надлежало явиться к нему в течение получаса после вызова. Ночные вызовы Мао были настоящим испытанием для несчастных подчиненных. Вполне вероятно, он наслаждался этим с изрядной долей цинизма, заполняя бессонные часы своих ночей.

История в этой книге рассказывается исключительно через фотографии, однако невозможно не заметить навязчивую цензуру. Здесь не только нет ни слова о последней жене Мао, Цзян Цин, повесившейся в тюрьме, о чем я уже упоминал, но и тщательно избегаются любые ее снимки, даже знаменитые «исторические», сделанные в годы Яньани, где она часто появлялась вместе с мужем и маленькой Ли На. Цзян Цин была вычеркнута «по-китайски», словно ее никогда и не существовало. Но проблему не решить, просто удалив фотографию или убрав человека из кадра. Пустота порой красноречивее присутствия.

Остается неопровержимый факт: семье стыдно за то, что произошло в годы смуты. Эта женщина перевернула их жизнь с ног на голову, поэтому ее необходимо стереть. К счастью, не только Ли Мин и Ли На, но и Мао Аньцин, их супруги и дети – словом, вся семья Мао – абсолютно свободны от вины или кумовства.

Мао Цзэдун умер, не оставив после себя ни имущества, ни банковских счетов, за исключением авторских прав на свои публикации, которыми распоряжалась партия: часть досталась дочерям и внукам, другая пошла на общественные нужды. Лишь одна внучка, Конг Дунмэй, дочь Ли Мина, родившаяся в 1972 году, посвятила себя бизнесу, основав политически ориентированный книжный магазин «Красная культура». После замужества с Чэнь Дуншэном, владельцем крупной страховой компании, они вошли в число самых богатых пар Китая.

В сложной и противоречивой истории жизни Мао Цзэдуна центральное место занимает его политическое жизнелюбие. Он был далек от большевизма и, как ни парадоксально, был антикоммунистом, если брать за образец Сталина, Хрущева, Брежнева[245], Ульбрихта[246], Чаушеску[247].

Роковые «измы» XX века посеяли в мире больше войн, разрушений и смертей, чем любая другая историческая эпоха. Кем же на самом деле был в этом преступном контексте Мао Цзэдун, который, мечтая об освобождении человека и его счастье, напротив, уничтожил его вместе с невинными иллюзиями?

В отличие от этих чудовищ, он временами даже казался романтиком. Мао глубоко не доверял им всем и считал, что они не марксисты, в то время как сам он считал себя таковым, хотя, вероятно, в глубине души тоже им не был. Конечно, он все больше и больше изучал марксизм, но толку от этого было мало. В отличие от бюрократических диктаторов славянского и балканского мира, Мао вырос в школе настоящей революции. На мой взгляд, он больше походил на «левого националиста», чем на советского эпигона[248]. Он был еретическим визионером с незавершенным и постоянно развивающимся проектом в голове. Те из его соратников, кто пытался остановить или развратить его, вынуждены были терпеть «творчество», выраженное в лозунгах, порой издевательски поэтичных, но по сути своей особенно болезненных для тех, кому приходилось их переживать.

Маоистские «электрошоки», достигшие апогея в Культурной революции, привели к взрыву в самом сердце партии, которое он называл «штаб-квартирой». Никто