Тигран Великий - Тигрис Рафаэль
– Ну что вы такие мрачные! – воскликнул Митридат, – это же не казнь, а жертвоприношение. Боги подумают, что вы неохотно расстаётесь со жрицей и заподозрят неладное. А ну, больше бодрости и веселья. Вы должны показать, что с радостью преподносите этот подарок.
Призыв Митридата так и остался не подхваченным. Царь Тигран выглядел удручающе, Тигрануи стояла с чувством исполняемого долга, а мне было до слёз жаль эту невинную рыжеволосую девушку, которую собирались, подобно ягнёнку, сделать божьей жертвой. Радостное настроение было лишь у царицы, которая с охотой пришла смотреть на страдания своей соперницы.
Я хорошо знал про подобные человеческие жертвоприношения. Во многих странах это считалось неотъёмлемой частью быта. Например, пунийцы приносили в жертву малолетних детей из семей богатых и именитых граждан. Причём делали они это без тени скорби, с радостью и с чувством исполненного высокого долга. Родители с удовольствием отдавали своих любимых чад на жертвенный алтарь. Более того, их с ранних лет готовили к этой роли, всячески внушая благоговение к Богам.
Но одно дело знать, а совсем другое – воочию наблюдать за этим. Мне, выросшему в городе, где поклонялись одному Богу, которому никогда не делались жертвы на крови, уж тем более, человеческой, подобное действо казалось просто диким.
Между тем, Мецн приблизился к Грации. Он крепко прижал фаворитку к груди, а затем, пристально глядя ей в глаза, сказал:
– Проси у Богов только одного – снега. Слышишь, только снега! Ты дитя севера – тебя они послушаются.
Грация стояла неподвижно, и ни один мускул не дрогнул на её лице. Эмоции и чувства как будто навсегда покинули её.
Мецн спустился вниз. Девушку подхватили два воина-исполина, легко приподняли, и она полетела с высокой стены прямо на острия пик.
Огненные волосы, некогда предмет особого восхищения Мецна, рассыпались на обильно политую кровью землю.
Маленькая северная звёздочка, едва вспыхнув на армянском небосклоне, тотчас угасла, унося с собой в небытие крохотный росточек, совсем недавно зародившийся в её хрупком чреве.
Мецн стоял молча, съёжившись. Ветер всё крепчал. Стало холодно и неуютно.
Митридат простёр руки кверху и произнёс:
– О, великие Боги! К вам взываю я, царь Понта. Примите нашу жертву в своё лоно. Помогите одолеть врага коварного.
Он долго стоял, устремив свой взгляд в хмурое армянское небо.
Как это ни странно, но после жертвоприношения небо прояснилось и к полудню ярко засветило солнце, даря осеннее тепло. Царь Тигран уныло расхаживал вдоль крепостных стен. Казалось, он сильно раскаивался, что согласился пожертвовать своей любимой фавориткой. Один лишь Митридат не падал духом.
– Они очистили небо, чтобы принять Грацию в своё лоно, – пояснил он.
День закончился солнечно, после чего мы в тревоге отправились спать. Ночью стало холодно, и темнота усугубилась густым туманом, из-за которого рассвет никак не начинался. Наконец, первые лучи солнца пробили серый воздух и мы увидели чудо – покрытую свежим снегом землю. Равнина перед Арташатом за одну ночь вся побелела. Снег, хлюпкий, с ледяной коркой, был повсюду, куда могла ступить одетая в лёгкие сандалии нога римского легионера. Снег продолжал падать тяжёлыми мокрыми хлопьями – такой необычный для этого времени года.
– Они приняли нашу жертву! – восторженно прокричал Митридат, – они откликнулись на нашу просьбу, и теперь снег будет жалить голые тела римлян везде и повсюду.
Тигран стоял с грустным лицом. Казалось, его не радовало это обстоятельство.
– Ну! Выше голову, затёк! Негоже тосковать из-за какой то рыжеволосой жрицы, – подбадривал Митридат.
– Она – единственная, кого я по-настоящему любил, – тоскливо промолвил Мецн.
– И это говорит царь царей, держава которого простирается от моря до моря, перед которым склонили головы азиатские вассалы, кого боготворит собственный народ и войско. Твоя фаворитка подготовила нам дорогу к победе. Завтра мы ударим римлян всей мощью и разгромим их армию.
Я посмотрел на Мецна. Он сильно изменился после падения Тигранакерта, постарел, осунулся, а после вчерашнего жертвоприношения и вовсе сдал.
Я подошёл к царю и сказал:
– Позволь мне, Мецн, завтра пойти вместе с войском.
– Как? – удивился он, – Ты же ни разу не держал в руках меч!
– Зато я хорошо владею гастрофетом.
– В рукопашном бою такое оружие не понадобиться.
– Ты прав, но я желаю непременно сразиться с римлянами.
– Зачем?
– Ты помнишь, Мецн, что я поклялся отомстить за Лию, распятую одноглазым Криксом.
– Конечно, помню. Этот негодяй прежде покушался и на мою жизнь.
– Так вот, прошло много лет, а моя возлюбленная не отомщена. Крикс жив!
– Но почему тебе кажется, что он находится в этом лагере.
– Я узнавал об этом у лазутчика, – соврал я.
Мецн задумался. Он тяжело опустился в кресло и, посмотрев мимо меня, произнёс:
– Знаешь, Соломон. С недавних пор я теряю одного за другим самых близких людей. Ушли в вечность Баграт и Грация. Мой сын, Тигран младший, окончательно предал меня. Шанпоч, если чудом и остался жив, то недееспособен. Теперь и ты хочешь уйти. Скоро я совсем останусь один, и некому будет даже похоронить меня.
– Зачем так грустно, Мецн?
– Как же мне не грустить когда на склоне лет меня покидают дорогие моему сердцу существа? Когда столица, которую я строил всю жизнь, которая была олицетворением достатка и богатства Армении, легко досталась врагу, и тот сразу стал осквернять её святыни, грабить и разрушать храмы, уничтожать книгохранилища. Поверь мне, Соломон. Потеря моего детища, Тигранакерта, невосполнима.
– Слава Богам, ты настолько могуч, что обладаешь несколькими столицами. Ведь Арташат мало чем уступает Тигранакерту. И потом, очень возможно, что мы ещё вернёмся и восстановим город.
– Нет, Соломон! – сказал грустно царь, – мы уже никогда не вернёмся туда. В тот день я потерял его навсегда. Но знай же – я проклял это место, и любой, кто захочет найти там пристанище и покой, обречён на муки и страдания. Пройдут годы, века, а на месте прежней столицы уже не возродится процветающий город, ибо место, осквернённое единожды, не может стать источником радости и благополучия. Невозможно построить собственное счастье за счёт счасть другого.
Это были мои слова, сказанные некогда по неосторожности в маране Чёрной крепости. Тогда царь простил мне мою дерзость, но смысл этих слов запомнил.
Мне
