Дорога Токайдо - Лючия Сен-Клер Робсон

Это было изображение полосатой черной с золотом тигриной морды. Узкая белая полоска свернутой в жгут ткани прикрывала часть розового тигриного носа там, где разбегались крылья его ноздрей. Большие глаза хищника смотрели зло и пристально. Контуры щек властителя джунглей облегали контуры ягодиц Мамуси, и при ходьбе казалось, что огромная кошка задумчиво пережевывает пищу.

Кошечка знала: переходя незнакомую местность, нужно довериться интуиции. А интуиция подсказывала женщине: Гадюка предлагает больше, чем просто кров, — он предлагает убежище.

— Чего вы хотите от меня? — с этими словами Кошечка вытащила из-под лодки посох и сундучок.

— Чтобы вы поговорили с мертвецом.

ГЛАВА 10

Последние моды

Весь облик Хансиро показывал, что он опытный боец, а для глаз, не умеющих различать такие тонкости, два его меча служили обычно достаточным предупреждением. Подол его куртки, потерявшей от времени форму, слегка приподнимался над ножнами, и эти выступы недвусмысленно говорили всем, что ее владелец — человек, от которого надо держаться подальше. Но мечи не всегда обеспечивают уважение тому, кто их носит, во всяком случае, здесь, в театральном квартале Эдо.

Хансиро сделал вид, что не замечает акробата, двигающегося к нему на руках. Актер, обхвативший ступнями собственную шею, протянул посетителю чашу для подаяний, ловко удерживая ее пальцами ног, затем повернул голову и оскалился в улыбке: глупость не чувствует опасности.

— Предсказать вам будущее, почтенный господин? — эта фраза прозвучала из кучи лохмотьев, которые когда-то были бумажной нарядной одеждой. Обладатель голоса сидел на маленькой квадратной циновке, гадательные палочки лежали перед ним.

Незрячий предсказатель не видел ни мечей сыщика, ни его грозных глаз. Взгляд ронина напрягся. Обычно этого предупреждения бывало достаточно, чтобы окружающие не беспокоили Хансиро, но обитатели театрального квартала как раз и специализировались на том, чтобы беспокоить людей.

Хансиро хмыкнул и вклинился в толпу провинциалов, приезжих лоботрясов, явившихся сюда поглазеть на достопримечательности столицы.

По обеим сторонам узкой улицы торчали в ряд столбы высотой в пятнадцать сяку. С этих столбов свисали белые полотнища, украшенные именами актеров и яркими черными названиями пьес.

Лавки и чайные дома, жмущиеся друг к другу, выходили фасадами прямо на улицу. Стены их были оклеены афишами, изображавшими актеров в их самых знаменитых ролях. Ряды круглых фонарей из красной бумаги свешивались с карнизов первого и второго этажей зданий. Люди, стоя на балконах, окликали проходивших внизу знакомых. Слышался непрерывный равномерный стук барабанов.

Голоса торговцев, продававших с тележек все — от дров до любовных амулетов, сливались с общим гулом, в котором не удавалось расслышать ни одного звука тише крика.

Хотя открывающие представления танцы окончились с рассветом и актеры уже отыграли большие куски первых пьес, театральные каппа — «водяные» продолжали заниматься своим делом. Как речные бесы, чье имя они носили, эти живчики хватали приближающихся к ним людей за рукав, пытаясь затащить их в глубины своих омутов.

— Войдите и взгляните на самое изящное представление во всем Эдо, — зазывали они, угодливо кланяясь, и накидывались на своих жертв. — Внемлите трагической судьбе куртизанки Осу! Ваши рукава промокнут от слез!

— Купите программку! Купите программку! — Вертлявые мальчики размахивали над головой испещренными иероглифами листками. Их деревянные сандалии-гэта были в добрый сяку толщиной.

Провинциалы, желавшие получить за свои деньги как можно больше удовольствий, вышли в город еще в час Быка, то есть в два часа ночи, чтобы прибыть в театры к началу первых танцев. Они взяли напрокат в театральных лавках маленькие циновки, постелили их на голую землю зрительных залов и заняли свои места бок о бок с жителями Эдо. В театре они и провели все утро: ели холодный рис из деревянных коробочек для завтрака, курили маленькие трубки, нянчили младенцев, болтали друг с другом и кричали, выражая актерам свое недовольство или ободряя их. Зрительные залы столицы пропахли табаком, маринованными овощами и мочой.

Те, кто взял напрокат дорогие места в форме ящиков, были людьми более светскими и считали хорошим тоном опаздывать к началу спектаклей. Беззаботные шумные компании таких горожан сновали мимо Хансиро, задевая его на ходу. Обладатели дорогих мест надели гэта, чтобы на дорожные плащи и подолы их ярких нарядов не попадала пыль, и вращали зонтиками, выставляя на обозрение окружающим украшавшие их цветы и стихотворные надписи. Над плечами таких посетителей нависали слуги, у которых за спинами покачивались хозяйские плетеные сундучки со всеми принадлежностями завсегдатая театрального квартала — косметикой и сменной одеждой, игральными картами и книгами, трубками с табаком и самыми нужными вещами — бумагой, чернильными камнями, фарфоровыми сосудами с водой и кистями для поэтических состязаний и любовных записок. Слуги из чайных домов бежали рядом с театралами, непрерывно кланяясь и рекламируя услуги заведений, в которых они работали.

Поздние посетители скупали театральные программы и, стуча сандалиями, входили в выложенные керамическими плитками прихожие чайных домов, там они собирались провести большую часть часа Змеи за едой и питьем, обсуждая пьесы. Перед тем как появиться в театре, они сменят здесь одежду для улицы на нарядные кимоно. Это первое переодевание, а всего их будет два или три до того, как придет вечер и погаснут огни рампы.

Глядя на ярко одетую толпу, которая неслась мимо него, Хансиро пытался понять, что заставляет людей сходить с ума из-за нового способа завязывать пояс. Страсть, с которой люди занимались такими пустяками, оставалась для него загадкой. Мода меняется, но помешательство на ее новинках вечно. В театральном квартале Хансиро всегда вспоминались строки, написанные почти пятьсот лет назад:

Последние моды в столице такие:

Женщины носят наряды мужские,

Сложные прически и косы накладные,

Выщипывают брови, рисуют другие,

Носят в купальнях особые рубашки,

И есть нагината у любой монашки.

— Вот наконец и вы! — крикнул Хансиро один из «танцоров у ворот», которых, как и веселых танцовщиц, называли гейшами. Он приплясывал на длинной скамье возле входа в театр и оглушал толпу воплями, зазывая посетителей: — Купите билет, взгляните на знаменитого Ситисабуро в трагической истории Осу! Вы увидите, как душа знаменитой куртизанки поднимается из огня, в котором сгорает письмо ее возлюбленного! Заходите, заходите!

Танцор-зазывала обрядился в женскую одежду, голову охватывала синяя повязка, собранная в бант под подбородком. Он прошелся вдоль скамьи величавой походкой, в «мягком стиле», подражая Ситисабуро в его ролях, потом взмахнул раскрытым веером над головой, приподнял локоть другой руки и замер на секунду в миэ — позе, которую