Тюрьма и другие радости жизни. Очерки и стихи - Алексей Валентинович Улюкаев

Не соглашусь с тезисом Бродского в известном его эссе «Писатель в тюрьме», что «с позиции обычной человеческой реальности, тюрьма — действительно потусторонняя жизнь, сконструированная так же замысловато и неумолимо, как любая богословская версия царства смерти, и изобилующая главным образом оттенками серого». Тюрьма — совершенно посюсторонняя жизнь. Остров Рэмполь неизменно, даже не ударяясь оземь, обращается Большой Землей, ровно так же, как и vice versa. Тюрьма — убежище как негодяев, так и тех, кто категорически отказывается негодяями быть, «с волками площадей отказываясь выть».

Известна блестящая формула Сартра «Ад — это другие». Да. Но не только. Ад — это еще и мы сами. Стоило ли для того, чтобы понять это, оказаться в тюрьме? Не знаю.

Мог бы спеть панегирик тюрьме. Во-первых, как оздоровительной клинике, санаторию, где строго выполняются обычно игнорируемые пациентами рекомендации врачей: исключить алкоголь, поменьше жирного, сладкого, копченого, соленого и прочих интоксикантов, четкий распорядок дня, восьмичасовой сон, завтрак, обед, ужин строго по часам, закаливание холодом и жарой, много пребывания на свежем воздухе (одни построения на утреннюю, дневную и вечернюю проверки дают более двух часов в день), никаких перелетов, смен часовых поясов и прочив вредных экстерналий свободы.

Во-вторых, как культурно-образовательному учреждению с элементами монастырской жизни.

В-третьих, как дому творчества, где жизненная суета и семейно-бытовые проблемы не отвлекают от дела, где полно интересного материала и созданы все условия для его сосредоточенной переработки, где можно и с носителями мировой культуры прошлого прокоммутировать, и трансцендентности предаться. Запрещены, правда, компьютеры, планшеты и т. п., но писать от руки карандашом в тетради в клетку не возбраняется.

В-четвертых, как того самого черного, на котором зримее белое, того голода, который дает прочувствовать вкус еды, общения, которое подчеркивает прелесть одиночества, и одиночества, заставляющего понять необходимость общения.

Мог бы, но не буду.

2

В каком-то смысле тюрьма — это машина времени, перемещающая человека в далекое прошлое, технологическое и социальное (или — страшно подумать — будущее?), где нет ИТ-технологий, гаджетов, интернета, где пишут от руки, читают по бумаге, носят дедовскую одежду. Это не всегда однозначно плохо. Есть и позитивное, например, то, что тюрьма — своеобразный заповедник «прочного мира», где вещи ремонтируются и чинятся, где поэтому у вещей долгая жизнь, а не просто быстрый транзит из сырья в мусор, что свойственно безумному в своей непрочности современному большому миру.

Но в основном это сохранение в холодильнике ФСИНа устарелых правил, норм, требований нелепо и бессмысленно. Причем такая закономерность: чем нелепее правило или требование, тем больше у него шансов сохраниться в архипелажьем быту. Проверки по часу с непременным снятием шапки, доклад по форме (ФИО, год рождения, статья УК, срок, начало и конец срока) всякий раз, когда входишь в любое помещение администрации (то есть в любое помещение тюрьмы, поскольку, за исключением туалета и бани, все они суть административные), заправка коек простыней поверх одеяла, обращение «гражданин начальник» — все актуально, как актуально и солженицынское «взлом сейфа с помощью карандаша и фотографирование секретных документов с помощью пуговицы от штанов»: фольга на шоколадке или на бутылке кефира запрещены как грозное оружие.

Иллюстрация к характеристике труда в тюрьме: раньше контрольно-следовую полосу пахали на лошади (пахали, чтобы в случае нарушения зеком периметра зоны следы были бы хорошо заметны). Но лошади не выдерживали такой нагрузки, «ломались». Теперь копают зеки. Они всё выдерживают, не ломаются! Гвозди бы делать…

Еще о симулякрах в тюрьме. В ходе прокурорской проверки медчасти ИК-1 прокурор потребовал, чтобы кабинет приема больных был отделан кафельной плиткой (зачем? — бог весть). С прокурором не поспоришь. Но денег на плитку нет. Поэтому найдено соломоново решение: поменять на этом кабинете табличку! Был кабинет первичного приема больных, стал кабинет психиатра (который по прокурорским нормам может и не быть отделан плиткой). Цимес в том, что никакого психиатра в медчасти ИК не было и нет. Он придуман, как подпоручик Киже. И так же живет теперь полноценной бюрократической жизнью.

Тюремная медицина вообще подобна двуликому Янусу: с одной стороны врачи, которые в самом деле в меру своих скромных возможностей стараются облегчить участь сидельцев, помочь страждущим, с другой стороны режимники, которые относятся к больным зекам ровно так, как и к зекам вообще. Во ФСИНовской больничке практикуются те же «обысковые мероприятия», те же построения и проверки, те же двухуровневые шконки, те же короткие «прогулки вокруг курилки», что и любой зоне.

Технологическая хрупкость и уязвимость современной цивилизации, как и многое другое, особенно зримы в тюрьме. В силу крайней изношенности электрических сетей и в целом энергетического оборудования (кабель уложен в 1947 году, мелкого залегания, до крайности изношен. Но есть же резервный? И резервный до крайности изношен!) в ИК-1 регулярными были в 2019–2021 годах аварийные отключения электричества. То есть фактически «конец света» в одном отдельно взятом географическом пункте. И это действительно конец света: хаос, неразбериха, ничто не работает, никого никуда из барака не отпускают (как бы не было побега!), все сидят в переполненном бараке. На улице плохо, холодно. Но в бараке вообще ужасно! Селедки в бочке! Так и мечешься между Сциллой холода и Харибдой вони.

В канистрах приносят кипяток, сваренный от дизель-генератора. Вокруг канистр собираются озверелые толпы. Очень похоже на кинохронику военных лет: блокада Ленинграда, Дорога жизни и т. п. А когда от перенагрузки дизель-генератор вышел из строя, кипяток принялись варить на дровяном котле.

При этом очень быстро идет одичание людей, быстрее, чем в «Повелителе мух». Разжигают костерки, пытаются согреть чай на тлеющих простынях, щепочках и т. п.

Чтобы выпечь хлеб, муку везут в соседнюю ИК. Холодильники с нехитрыми харчами из передачи текут. Еще активнее течет горячая вода из кранов в туалете. Это зеки пытаются разогреть гречку или тушенку водой. Туалет накрывает горячий и мокрый пар. В нем можно и погреться. И плавают зеки в нем как ежик в тумане.

Без электричества не работают системы видеонаблюдения, прожекторы, электронные замки. И только необъяснимая сознательность зеков, их самодисциплина, «самоохрана» уберегают от побегов или каких-либо грубых нарушений ПВР. Зеки долгими утра часами сидят в пэвээрке — помещении воспитательной работы (есть в каждом бараке, попросту — телевизионка) перед черным экраном телевизора. Как будто это ритуал поклонения «Черному квадрату» Малевича.

Читателя могут ввести в заблуждение двойники ПВР: то они одно, то совсем другое. Но что же делать, если тюремная реальность не вмещается в прокрустово ложе дефиниций? А ведь есть еще