Тварь. Графские развалины - Виктор Павлович Точинов
— С Сашком, что у фабрики живет, за Толькой-Свином. Ты должен его знать, в зеленой строевке сейчас ходит... — ответил Козырь, вынув наконец злокозненную кассету и осторожно расправляя зажеванную пленку.
Динамит наморщил лоб в попытке вспомнить — и не вспомнил, Спасовка деревня большая... Пашка стал объяснять дальше:
— Ну, помнишь, фанатом был таким, все в солдатики играл в школе...
— А-а-а... — нехорошо протянул вспомнивший в конце концов Динамит. — И что он?
— Да ничего, пацаны говорили, что с Наташкой вместе с дискотеки ушел, довольно рано...
Динамит задумался. Отношения с Наташкой понемногу начинали тяготить его, эта недотрога ничего такого не позволяла, сколько можно целоваться и тискаться сквозь платье? И часто стала вскользь делать намеки о будущей семейной жизни, переводить которые в шутку становилось всё труднее... Кроме того, у Динамита недавно появилась пока скрываемая подружка в Павловске, на четыре года старше, с которой можно было всё... У нее он и гостил тогда, в ту ночь на субботу, не пойдя на дискотеку — а Наташка, похоже, не поверила в ночную рыбалку на Ижоре с незнакомыми ей парнями. И, надо понимать, решила отомстить, произведя эту демонстрацию... Динамит ни на секунду не усомнился в том, что “говорили пацаны” — новость идеально укладывалась в сложившуюся ситуацию и полностью соответствовала характеру Наташки.
Отчасти Динамит был благодарен малознакомому Сашку, повод для назревшего расставания подворачивался подходящий. Но вот какая закавыка: у Первого Парня девушка никак не должна уходить не пойми с кем, разбивать сердца — его прерогатива. И уж всяко не должны об этом “говорить пацаны”...
— Ноги ему поломаю — не будет на дискотеки ходить. — Он сообщил это совершенно будничным тоном, и Козырь удовлетворенно кивнул; знал: как Динамит сказал — так и сделает.
— И ее поучу для порядка...
— Может, не стоит? Женщина все-таки, — осторожно усомнился Пашка. Он сказал “женщина”, а не “баба”, как обычно, но Динамит не обратил внимания.
— Легонько — стоит. А то дальше хуже будет. — Динамит почти уверил себя, что никакое “дальше” им с Наташкой не светит, но в любом случае все решения должен принимать он.
Козырь не стал спорить.
...Сведения Пашки о негаданном сопернике Динамита устарели. Коллекционирование солдатиков — ручной работы, раскрашенных с исторической точностью — осталось в прошлом. Теперь восемнадцатилетний Сашок (заканчивающий техникум по специальности “Кузнечное дело”) увлекался старинным холодным оружием. Не просто собирал о нем книжки, не просто срисовывал, простаивая часы у музейных витрин — хотя и это было... Но и Динамита, и Пашку-Козыря его увлечения не интересовали.
Первый парень не стал подстерегать Сашка у ночной околицы в компании рослых приятелей. Такое никак не укладывалось в его кодекс чести. Он подошел субботним утром к стоявшему на автобусной остановке Сашку (тот собирался в город, в Эрмитаже открылась индонезийская выставка, на которую, по слухам, привезли интересные образцы крисов с волнистыми, извивающимися как змея лезвиями).
Динамит подошел и спокойно сказал, кивнув в сторону:
— Пошли, поговорим?
И они пошли, обогнув ограду из поставленных торчком бетонных плит, окружавшую графские развалины. Когда изгиб забора скрыл их от глаз стоявших на остановке, Динамит остановился и повернулся к Сашку. Он не собирался вызывать его на честный поединок или романно предлагать защищаться.
— Зря ты это сделал, — почти печально сказал Динамит — и ударил.
Удар был резкий, неожиданный, взрывной — один из тех ударов, за которые Динамит заслужил свое прозвище. Рот Сашка засолонел кровью от разбитых губ, он припечатался спиной к бетонной ограде, и, как каучуковый мячик отскочив от нее, контратаковал. Динамит уклонился несколько даже лениво и ударил снова — в корпус.
Парни, гонявшие неподалеку по утоптанной лужайке мяч, забросили игру и пододвинулись поближе; два возвращавшихся с речки юных рыболова застыли на дорожке с удочками в руках. Вмешаться никто не пытался — раз Динамит кого-то бьет, значит так и надо.
Сашок не был пацифистом, подставляющим другую щеку. Сашок дрался как мог и умел, но где уж ему было устоять против лучшего бойца Спасовки и окрестностей...
Динамит бил сильно и точно, но без злобы, без боевого азарта — словно торопился закончить неизбежную и неприятную работу; и сопровождал каждый удар советами-нравоучениями: от довольно мирного пожелания сидеть вечерами дома и играть в солдатики — до грубого наказа заняться извращенным сексом с собственной задницей...
Когда Сашок перестал подниматься ему навстречу, Динамит тут же остановился. Бить лежащих он считал ниже своего достоинства. Посмотрел на ворочавшееся в пыли тело, сказал спокойно (даже дыхание у него не сбилось):
— Больше так не делай.
И ушел размеренными твердыми шагами.
...Через неделю Игоря Сорокина, больше известного под прозвищем Динамит, хоронили.
Хоронили в наглухо закрытом гробу — работники морга наотрез отказались попытаться сделать с телом что-либо, позволяющее выставить его на обозрение. Позднее в предоставленном в суд заключении экспертов говорилось, что Динамит получил девяносто три колотых и рубленых ранения.
Вполне может быть, что судмедэксперты и сбились со счета — пах, грудь, лицо Динамита, да и другие части тела были в буквальном смысле слова превращены в фарш бритвенно-отточенным клинком.
Оружие обнаружили на месте преступления. Оказалось оно великолепной боевой имитацией драгунской шпаги образца 1747 года — широкой, тяжелой, не длинной, больше похожей на меч. Шпагу сжимал в руке стоявший над кровавым месивом Сашок. Он ничего не отрицал...
Дело выглядело — для следствия — совершенно простым. И совершенно непонятным — для окружающих. Испокон веку бывал мордобой между парнями из-за девчонок, изредка шли в ход и колья, и свинчатки, и финские ножи. Не всегда такое кончалось лишь больницей, случались и смерти. Но чтобы вот так...
Мать Динамита, рыдая и срывая ногти, пыталась открыть на кладбище приколоченную крышку гроба, билась в истерике, — осторожненько оттащили, вокруг захлопотали родственницы в черном, капая в стакан остро пахнущие капли...
Наташка на похороны не пошла, вызвав легкое удивление подружек.
На поминках говорили много и хорошо — не льстили и не врали, сами были свято уверены в тот момент, что потеряли самого умного, доброго, талантливого. Друзья-приятели, чуть ли не в первый раз пьющие водку открыто, рядом и наравне со взрослыми — сидели с мрачно-торжественными лицами, больше помалкивали. Но выйдя перекурить, собрались тесной своей кучкой, обсуждали вполголоса страшное и небывалое событие;
