Развод в 50. Двойная жизнь мужа - Анастасия Дмитриевна Петрова

Да, я не плачу в подушку. Хотя я тоже человек, и порой, увидев, например, фото на стене, меня пробивает на эмоции. Я словно застываю, глядя на нас — улыбающихся с семейного праздника или просто случайно пойманный кадр.

Чтобы этого не испытывать, я, конечно, сняла всё, что могло бы напоминать о нас. Но я живу там, где мы писали нашу историю. Да и разве возможно за несколько месяцев вылечиться? Я считаю — нет. Особенно когда у вас столько всего за спиной.

Сердце всё ещё болит. И я могу сколько угодно делать каменное лицо — но он был моим мужем, чёрт возьми, двадцать с лишним лет. Я безоговорочно любила этого человека. И я приняла его предательство. Однако я трезво оцениваю себя — я его ещё не пережила. И не знаю, когда это случится.

Кому-то требуется полгода, кому-то год, кто-то болеет вплоть до трёх лет… Всё зависит от нас самих. И я верю, что скоро вылечусь, но пока я ещё не могу сказать, что вновь стала цельной — даже в глазах самой себя.

Забираю сумку, стараюсь побыстрее, но движения и вправду вялые — потому что как будто слабость накатывает. Главное — инфекцию не подцепить, а то говорят, сейчас с этим обстановка та ещё.

Вылезаю из машины и плетусь в сторону своего подъезда. Жду ответ от Евы и проверяю телефон — но она молчит. Надеюсь, что если она спит, то я её не разбудила. Хотя Ева и спит — это вообще на грани фантастики.

Усмехаюсь, расплываясь в секундной улыбке. А когда сворачиваю к двери подъезда, то вижу на скамейке знакомый силуэт.

Я даже резко останавливаюсь.

Смотрю на него. Он — на меня.

Я не видела его около трёх или четырёх недель — с того разговора у клиники. И сейчас в груди будто разгоняется настоящий болид на треке. Рука невольно тянется к волосам — поправить. А Гордей разглядывает так, будто видит впервые.

Не сводит глаз, не моргает, не проходится оценивающим взглядом — а просто смотрит в глаза. Будто сейчас в них то, что ему нужно.

Наконец сглатываю этот эффект неожиданности и, надев сумку на плечо, подхожу ближе.

— Привет, давно ты здесь? — неловкий вопрос, будто мы не знаем, как говорить друг с другом. — Нет, — хрипло отвечает мужчина. — Я хотел поговорить с тобой, если ты не против. Если поздно или ты можешь в другой день — не проблема.

Хмуро всматриваюсь в лицо Зарудного.

— Сколько ты здесь? — даже если допустить мысль, что он помнит, во сколько я заканчиваю... А я сегодня должна была быть свободна в пять…

Сейчас — девять.

— Так давайте ключи сброшу, чего ждать тут! — кто-то кричит из наших соседей с балкона второго этажа.

Дом, безусловно, высотный и многоквартирный. Мы особо никого не знали — особенно с нижних этажей.

— Понятно, — качаю головой. — Идём...

И ведь упёртый как баран. Что неизменно — то неизменно.

Он встаёт, вижу, как забирает свою трость. Уже сильно лучше передвигается — что я украдкой наблюдаю. Да, должно быть плевать, но я не бесчувственная тварь, как бы он ни поступил. В любой ситуации моё правило — оставаться человеком. А уж остальные могут вести себя как пожелают — в меру своей социальной ответственности и воспитания.

Мы заходим в дом, консьерж, завидев нас, улыбается.

— Почему не зашёл? Тебя бы впустили, — спрашиваю я тихо. — Даже если и сесть в холле.

— Посчитал это неправильным, — так же спокойно отвечает он. — Как ты? Как твои дела? — спрашивает он уже в лифте.

Как назло, вместо большого лифта приезжает маленький. И пусть два человека там спокойно поместятся — у меня всё равно как будто мгновенно развивается клаустрофобия.

— Работаю… Если ты о том звонке, то больше…

— Я знаю, — перебивает он. — Я всё тебе потом расскажу. Я в процессе, но тебя больше не побеспокоят. Гарантирую, — говорит он уверенно, а мне, как всегда, мало вводных.

— Не сегодня расскажешь? — интересуюсь.

Гордей улыбается — так по-прежнему, что это на долю секунды выбивает дух.

— Не сегодня, Марта, — с печальной улыбкой отвечает. — Но я должен тебе сказать ещё кое-что.

Звучит сигнал остановки, и я, кивнув, выхожу, оглядываюсь на него.

— Для начала... — вдруг, как юнец, лукаво смотрит: — Знаю, что тебе неважно, что я думаю, но ты чертовски красива. Я давно тебя не видел и… не мог отвести глаз, как только ты из машины показалась.

С неким упрёком смотрю на него. Однако по-женски я чувствую это разливающееся тепло. И ничего с собой не поделаю — оно просто есть.

— Это явно не то, — озвучиваю я с полуулыбкой.

Мы движемся дальше по коридору. А когда подходим к двери, я пропускаю его вперёд.

— Ты возобновил лечение? — наконец спрашиваю то, что крутилось на языке, но я всё оттягивала момент.

Включаю свет в прихожей, указываю раздеваться. Хотя это так глупо — он ведь жил здесь и всё знает.

— Я недавно в городе. Точнее — с сегодня.

Он оставляет своё пальто и, вопросительно вздёрнув бровь, спрашивает:

— Гостиная или кухня?

— Гостиная…

Мы движемся туда, а когда я в ожидании сажусь на диван, он выбирает сесть на ту же половину, но значительно дальше, чем когда-то раньше.

— Если что-то захочешь…

Гордей отрицательно качает головой, и его лицо приобретает рабочий вид. Так я называла все те моменты, когда включался Зарудный не муж — а Зарудный — важный человек.

— Это было не простое решение, и я считаю, что ты должна знать. Даже несмотря на наш развод. — сосредоточенно начинает мужчина: — Ты абсолютно, услышь сейчас, пожалуйста, абсолютно ничем не обязана и ничего не должна…. — в растерянности слушаю, а сама тем временем в уме перебираю варианты, о чем он: — Это полностью моя ответственность.

Одна из догадок после этих слов выбивается сильнее всего. И я уже знаю, что это про Пашу.

— Твой сын? — глухо я спрашиваю, на что Зарудный кивает.

— Да, Марта. Я перевез его в Москву. — холодным душем звучат слова.

Но, если ведь посудить, разве раньше я об этом не думала…?

Облизываю пересохшие губы, и на