Лисье золото - Татьяна Владимировна Корсакова
На самом деле она должна была сделать это сразу, как только Василёк пропал, а сама она стала изгоем, паршивой овцой в стаде. Или не в стаде, а в стае?..
Дора предложила подвезти её до Трешки. Скорее всего, из вежливости предложила. Ю, разумеется, отказалась. Не было у неё никакого желания появляться в Трёшке. И без того хватало растревоженных воспоминаний, которые роем гудели и носились в голове.
– Я лучше пройдусь, Доротея Аркадьевна, – сказала она вежливо.
– Как хочешь. – Дора пожала плечами. Это был почти равнодушный жест. Почти… Было бы всё так плохо, карман Ю не оттягивал бы сейчас старенький айфон. – Иди на окраину Трёшки, там теперь новая остановка. – В голосе Доры послышались деловые нотки. – С транспортом тут не густо.
– Впрочем, как и всегда, – не удержалась Ю.
– Впрочем, как и всегда. – Дора кивнула. – Но сейчас с этим стало полегче. – Началась расконсервация Поветинской шахты, там сейчас жизнь бьёт ключом. Говорят, перспективная история. – Она саркастически усмехнулась, а Ю понимающе кивнула.
Сколько их уже было – этих перспективных историй! Трёшка полнилась слухами и надеждами с начала нулевых. Вот-вот найдут жилу, вот-вот расконсервируют шахты, вот-вот разрешат золотодобычу простым старателям. Много было слухов. Много слухов, но мало дела! А теперь вот Поветинская шахта… Почему она? Почему именно она самая перспективная? Кто так решил?
– Кто так решил? – Не удержалась Ю от вопроса. – Про Поветинку!
– Хозяин, надо полагать, – ответила Дора рассеянно. Казалось, что мыслями она была уже далеко и расспросы Ю начинали её тяготить, но Ю вдруг стало по-настоящему интересно.
– А кто её выкупил? – спросила она.
– Никто не выкупал. Как принадлежала Славинским, так и принадлежит.
Значит, Славинским… Очень интересно!
– Давно начали расконсервацию? – Выдавать свою острую заинтересованность не хотелось, поэтому Ю очень старалась, чтобы голос звучал ровно, почти равнодушно.
– Месяцев шесть назад. Ходят слухи про какие-то там инсайты и неведомые доселе жилы. Как бы то ни было, а на территории Поветинки сейчас работа идет полным ходом. Нагнали техники, привезли людей.
– Из города?
– И из города, и из местных. Трёшка готовится к ренессансу. Народ спешным делом начал кодироваться и подшиваться. С работой же у нас туго, а тут такие ошеломительные перспективы. Кто порасторопнее, у кого ещё остались мозги и сила воли, стараются попасть в струю. – Дора покачала головой то ли одобрительно, то ли осуждающе. – А кому на работе нужны алкаши?
– Никому. – Ю согласно кивнула.
– Ну вот, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло, – продолжила Дора. – С одной стороны, промышленная золотодобыча – это неизменный удар по экологии, а с другой – новые рабочие места и вклад в развитие региона. Так по телевизору говорят. – Уголки губ Доры дернулись в ироничной усмешке. – Вот уже начали развивать. Маршрут пустили от Поветинки до Трёшки, а дальше через Медвежий до самого города. Автобус ходит дважды в день. – Дора глянула на часы. – На утренний рейс ты уже опоздала, следующий только в шесть вечера.
– Я никуда не спешу, Доротея Аркадьевна. – Ю поправила рюкзак. – До свидания!
Провожать Дора её не пошла, махнула рукой и закурила сигарету.
– Толкни калитку посильнее – заедает, – сказала она вместо прощания.
Мир снаружи был жарок и неласков, но Ю давно привыкла и к первому, и ко второму. Она не планировала дожидаться рейсового автобуса, курсирующего между Поветинской шахтой и посёлками. Если потребуется, можно поймать попутку. Ю хотелось пройтись по… Раньше она бы назвала это походом по местам боевой славы, но всё изменилось с момента исчезновения Василька. Пусть это будет путь покаяния.
Да, ей не в чем каяться, но тогда, семь лет назад, она поступила не как друг, а как предатель. Она испугалась и сдалась, не предприняла никакой попытки защитить собственное честное имя и найти Василька. Хотя бы тело…
А сейчас что же? К чему приведет этот поход? Разве теперь можно хоть что-нибудь исправить? Разве кому-нибудь станет легче от этого… покаяния?
– Мне станет! – сказала Ю злым шепотом. – Я делаю это для себя!
Она соврала Доре, когда сказала, что не собирается смотреть на этот чертов мемориал, посвященный Васильку. Она не хочет, но с чего-то же нужно начинать…
…Мемориал представлял собой не слишком хорошо обработанную гранитную стелу с потускневшей табличкой. На табличке не было ничего, кроме имени. Васильков Василий Васильевич.
Вот такое дурацкое имя дали Васильку его беспутные родители! Можно подумать, ему было мало полученной в младенчестве черепно-мозговой и проистекающего из неё слабоумия! Но ни бесконечные головные боли, ни бесконечные тумаки и насмешки, ни жизнь, которая не жаловала его с пелёнок, не сделали Василька злым. Мамку свою, деградировавшую и в конец спившуюся, Василёк любил той особенной любовью, какой любят таких мам такие дети. Ю никак не могла понять, за что этим гадинам дарована такая безоговорочная, такая горячая любовь! Сама она никого не любила. Отношения с дедом у неё были весьма своеобразные, но у неё хотя бы был дед, человек, забиравший её на каникулы из приюта, проявляющий если не любовь, то по крайней мере заботу. У неё был дед, а у Василька в его неполных тринадцать не стало никого. Мать с отчимом погибли в устроенном по пьяной лавочке пожаре. Лишили пацана не только иллюзии семьи, но и какого-никакого наследства.
Когда Дора рассказала Васильку о смерти матери, он не заплакал. Ни единой слезинки не выкатилось из его синих, как августовское небо глаз. Василёк смотрел на Дору и улыбался беспомощной улыбкой. И Дора, неласковая и железная Доротея Аркадьевна, в бессилии отвела глаза, не выдержала полного непонимания и надежды взгляда Василька. А Ю выдержала!
Она не отпускала от себя Василька весь последующий месяц. Не отпускала от себя и не подпускала к нему других. Чтобы не трогали, чтобы не обижали. Она даже уговорила деда взять Василька к себе на весенние каникулы. Она даже убедила безымянных псов, что он свой. Почти свой. Они понимали больше многих людей, безымянные дедовы псы! Они понимали и терпели робкие прикосновения Василька к своим колючим загривкам, лишь недовольно ворчали и скалились, но терпели. Лечили, приучали чужака к новым правилам и новой жизни.
С тех каникул Василёк вернулся уже другим. Он перестал улыбаться, но в сердцевине его Ю чудилось
