Стану твоей проблемой - Анна Бигси

— Если соврешь — я это пойму. И не повторю вопрос дважды.

Он хмыкает, но в голосе уже нет прежней бравады. Боится. Я вижу, как его кожа подергивается от напряжения. Я начинаю давить. Сначала словами. Потом — пальцами по ключице, по шее, по ребрам. Не бью — пока. Только нависаю. Давлю.

— На кого ты работаешь, Рыбаков? — рычу. — Сколько у тебя времени, прежде чем я забуду, что ты всё ещё под следствием?

Он начинает говорить. Урывками, с ухмылками, плевками. Но в каждом слове — важное. "Тюленев", "вторая точка", "старый санаторий". Я собираю, как осколки. Леплю карту в голове.

— Тюленев координировал, — говорит он, — Он отвечал за логистику. Он всех водил по кругу. Говорил, мол, больница — идеальная. Никто не поедет искать. Место зачищено. Наши туда же не лезут.

— Где?

Он замолкает. Смотрит на меня в упор. В глазах злоба. Ненависть. Я бью кулаком по столу рядом с его лицом так, что стружка отлетает.

— Где, сука?!

— Там, где всегда, — сквозь зубы. — Промзона. Закрытая психбольница. Адрес держал в голове. Без бумажек. Нас учили, как не палиться.

Я оборачиваюсь к Демиду:

— Все — в протокол. Видео идет?

Он кивает.

— С самого начала. Чисто.

— Отлично. Пусть этот червяк поплачет потом, что его не предупредили.

Мы выходим. Я не прощаюсь с Рыбаковым. Не смотрю. Он — не человек. Он — ступень. И я наступаю на таких, чтобы идти дальше. Мне прилетает сообщение. Адрес. Подземная парковка одного из торговых центров. Умно…

— Дем, Тюленев на тебе. Достань постановление и приступай к допросу.

— Понял.

В машине я хватаю телефон и набираю Волкова. Он берет почти сразу. Вкратце излагаю суть и прошу:

— Мне нужны опера. Сегодня. Без вопросов. Надежные.

— Это не в твоей юрисдикции, Марат. Без санкции ты действуешь вслепую.

— Я знаю, поэтому и прошу страховку.

Пауза. Я слышу, как он выдохнул. Потом сухо:

— Будут через двадцать минут. Держи связь.

Отключаюсь.

Игнат молчит, но я чувствую, как он кипит. Мы оба. Мы несемся к точке встречи.

Машина стоит в полумраке подземной парковки — чёрная, гладкая, как гроб на колесах. Вокруг бетон, серая тишина и лампы, моргающие через равные промежутки. Я сижу в своем авто, не двигаюсь. Смотрю на нее, как на зверя в засаде. Чувствую, как пальцы сжимаются в кулаки. Внутри все кипит. Дарья всё ещё у них. А этот человек — возможно, знает, где она. Или хуже.

Приходит сообщение от Стаса. Они на месте. Я сижу в машине, смотрю. Секунда. Другая. Интуиция кричит. Что-то не так.

Игнат рядом, тоже напряжен до предела. Он не спрашивает, не комментирует. Просто ждет. Он знает: если я выйду — назад дороги не будет.

Водитель выходит. Я открываю дверь и тоже выхожу. Шаги глухо отдаются в бетонном пространстве. Воздух пахнет пылью, влагой и чем-то сладковатым, почти тошнотворным. Подхожу к машине. Водитель выходит первым. Высокий, молчаливый, взгляд стеклянный. Открывает заднюю дверь с легким кивком, будто знает меня. Хотя я его точно не знаю.

Сажусь в салон. Темно. Стекла снаружи не пропускают свет. Запах внутри — дорогое что-то: табак, кожа, чуть мяты.… и ещё один оттенок — слишком знакомый. Тот, что всегда был в доме моего отца, на праздниках, в сигарах, которые кто-то привозил специально.

Секунда. Другая. Тишина. И вдруг — голос:

— Ты стал совсем как он. Ходишь по острию. Не думаешь, куда врежешься.

Меня пронзает. Я не сразу понимаю, что слышу. Не просто слова. Память. Эхо. Голос из прошлого. Медленный, бархатный, с характерной гортанной ноткой.

Я поворачиваю голову. Свет фонаря снаружи выхватывает часть лица. Угол подбородка. Очки. Шрам над бровью. Он не изменился. Только поседел. И стал опаснее.

— Алексей Львович?.. — голос у меня в горле чужой. Хриплый.

Он улыбается. Медленно. Почти ласково.

— Сколько лет прошло, Марат. Я помню тебя ещё с деревянным пистолетом и разбитыми коленками. Вечно дрался. И вечно — за справедливость.

— Ты? — я не верю.

— Меня зовут Граф, те, кто не должен знать настоящего имени. А ты знаешь. Потому что ты всегда был мне, как сын.

Он говорит спокойно. Мягко. Как будто не обсуждает похищения, смерть, кровь. Как будто обсуждает вечер за бокалом.

— Ты управлял этим? — я шепчу, но в голосе вибрирует ярость. — Девушек, детей, тела на органы…

Он медленно кивает.

— Я управлял системой. Не больше. Все построено так, чтобы никого не жалеть. В жизни нет справедливости, Марат. Ты был наивен, когда верил в нее. А это всего лишь бизнес.

Я дышу тяжело. Каждый вдох будто нож в легкие.

— Мой отец знал? — спрашиваю. Хотя уже догадываюсь.

— Конечно. Но он не участвовал. Я просил его об одном — не мешать. Ради семьи. Ради тебя. Он молчал. Ты думаешь, почему ты так долго работал в чистоте, без грязных приказов? Это он. Это я. Мы держали тебя особняком.

— Ты знал про Дарью.

— Конечно. Она — ошибка. Случайность. Слишком близко к источнику. Но теперь — она наживка. А ты — добыча. Только вот охота не в твою пользу.

Я хочу наброситься. Хочу вытащить его из машины и размазать по капоту. Но я сижу. Смотрю. Слушаю.

Он наклоняется ближе. Глаза блестят, как лед.

— Ты не остановишься. И я это уважаю. Правда. Но ты проиграешь. Потому что мы построили это всё на таких, как ты. Правильных. Упрямых. Предсказуемых.

Пауза. Он откидывается на спинку сиденья, медленно достает из внутреннего кармана пиджака конверт и кладет его между нами.

— Здесь условия. Если хочешь увидеть ее живой — отпусти Рыбакова. И закрой дело. Официально. В течение суток. Мы оба знаем, ты можешь это провернуть. У тебя есть связи. Папа постарается.

Я не прикасаюсь к конверту. Просто смотрю. Каждой клеткой ощущаю, как во мне нарастает волна. Медленная, тяжелая. Не злость — ярость. Она тише, глубже. Она не кричит. Она ждет своего часа.

— Думаешь, я отдам тебе свободу, и ты просто исчезнешь?

— Думаю, тебе придется выбирать — ее жизнь или свою гордость.

Я встаю. Резко. Воздух в машине словно сжимается. Дверь хлопает с силой, водитель дергается.

Я иду к своей машине, не оборачиваясь. И знаю: