Моя первая ночь с бароном. Я стану (не) первой 18+ - Арий Родович
Из душа вернулась тихая, полотенце соскальзывало с плеч, влажные волосы липли к спине. До вечера было ещё далеко — Яков ясно сказал прийти к ночи. Но ни тренироваться, ни отвлечься не хотелось. Внутри копошилось беспокойство, липкое, навязчивое, словно отголосок боя у ворот.
Помню, как почти добежала до выхода из поместья, уже собиралась выскочить наружу — и вдруг Максим перехватил меня, отправил к Якову. Сердце тогда пропустило удар. А потом — этот вид: Аристарх, весь в крови, обмякший в чужих руках… Я ведь клялась прикрыть его своим телом. И снова не справилась.
Яков успокоил, сказал, что он выживет, и объяснил про ритуал. Ночью нужно будет лечь рядом с ним. И тогда — удар: Ольга уже прошла через это. Ревность обожгла сильнее страха. Ведь первой клятву дала я. Первой связала судьбу с ним. Но первой всё равно оказалась другая.
Яков сказал, что рядом с ним уже была Ольга. И внутри меня вспыхнула злость.
Я видела её всего пару раз, но забыть этот образ невозможно. Высокая, утончённая, всегда собранная. На ней строгая юбка, белая рубашка с пышными рукавами — ничего откровенного, но она умела носить это так, что любой взгляд скользил по её фигуре. Её талию, её бёдра, её грудь. Такая же, как у меня. Тяжёлая, пышная, настоящая. Но её грудь видели, а мою будто игнорировали.
Я тогда уже не была уродливой. Половина лица больше не искажала мою внешность, кожа стала гладкой и чистой. Я знала, что снова выгляжу женщиной. Но все вокруг слишком привыкли к другому образу. Для них я осталась «своим», другом, соратником. Ко мне обращались ровно, сухо, без флирта. Даже если взгляд случайно задерживался на моих формах — в нём не было того огня, который был в глазах, когда смотрели на неё.
Именно это было самым обидным. Я знала, что не хуже. Даже лучше. Но они не могли перестроиться. Не могли начать видеть во мне женщину, потому что слишком долго считали меня одним из них.
А Ольга… Ольга умела быть заметной. Каждый её шаг говорил: «смотрите». И на неё смотрели.
Я сжала губы и вдруг поймала себя на мысли: хватит. Я больше не буду копить на мутации. Не стану уродовать себя ради силы. Теперь я хочу другого. Я буду копить на платья, на украшения, на красивую одежду. Хочу, чтобы все смотрели на меня. Чтобы ни один взгляд не проходил мимо.
И главное — чтобы он. Чтобы Аристарх. Чтобы только его глаза всегда были прикованы ко мне.
От этой мысли дыхание сбилось. А что, если бы это была я? Если бы его руки держали меня, если бы он ощущал рядом моё тело? Картина вспыхнула слишком ярко. Ноги подогнулись, я опустилась на кровать, подушка оказалась между бёдер. Сначала хотела отдёрнуть её, но от лёгкого движения по телу пробежала искра. И стало ясно — тело знает больше, чем разум.
Первые движения были едва заметными, но вскоре я ощутила, как внизу становится влажно. С каждым скольжением между лепестков скапливалась тёплая влага, и она пропитывала ткань, делая её липкой и скользкой. Я понимала: я теку. Стыд жёг сильнее, чем сама горячка, но остановиться уже не могла.
Ткань проходила точно по цветку, цепляла края лепестков и иногда задевала набухшую жемчужину. От этих прикосновений ноги сами двигались, дыхание сбивалось, и я сильнее вжималась в упругую поверхность. Хотелось протянуть руку вниз, раздвинуть лепестки пальцами и коснуться самой бусины, но от одной мысли об этом лицо вспыхнуло жаром. Стыд не позволил — я не могла сама себя трогать.
Поэтому я только крепче прижималась к мягкой ткани, искала ею всё новые углы, движения становились резче. Лепестки скользили, влажность лилась всё сильнее, и каждая искра удовольствия только добавляла масла в огонь. Мне казалось, что если кто-то сейчас откроет дверь, я умру от позора. Но тело предало меня, оно само вело дальше, требовало большего, чем разум был готов принять.
Ткань подо мной уже насквозь промокла. Стыдно было даже самой себе признаться, сколько из меня вытекает. Я прикусила губу и скользнула чуть выше, туда, где подушка сходилась уголком. Края были плотнее, твёрже, и я обхватила его бёдрами. Осторожно подвинулась, и острый край прошёл между лепестков, разделяя их, заставляя мой цветок раскрываться.
Жар ударил в голову. Каждый раз, когда угол проходил чуть глубже, я вздрагивала, будто боялась, что зайду слишком далеко. Я знала — девственность нельзя потерять так глупо. Но лёгкое касание внутри, совсем неглубокое, дарило новые искры, и я снова двигалась вперёд, не позволяя себе остановиться.
Рука сама поднялась к груди. Третий с половиной размер налился тяжестью, от возбуждения она стала ещё чувствительнее. Я приподняла её ладонью, сжала сильнее, чем следовало, и вздрогнула от боли, смешанной с удовольствием. Сосок напрягся, и когда пальцы коснулись его, тело выгнулось дугой. Стыдно, до дрожи стыдно, но пальцы сжали его снова, сильнее, и я хотела продолжать.
Теперь угол подушки раздвигал мои лепестки, скользил по мокрому цветку, иногда чуть входя внутрь. Я прижималась к нему бедрами, искала именно это ощущение — разделяющее и наполняющее одновременно. Другая рука нашла второй сосок, и стоило зажать его, как из груди вырвался тихий стон.Я понимала, что теряю контроль, но прекратить не могла.
Мысли закрутились быстрее движений. Перед глазами возникла Ольга. Та самая, хитрая и уверенная. Сучка, которая никогда не упустит своего. Я почти видела её в его постели, представляла, как она делает всё, чтобы завладеть им до конца. И в этот миг злость вспыхнула сильнее стыда.
Нет. Я не уступлю ей. Я должна дать то, чего не дала она.
Картина сложилась сама. Если Ольга могла предложить только обычное — я обязана пойти дальше. Я слышала разговоры, краем уха — от дружинников, они меня воспринимали за свою. Мужики шептались, что они теряют голову, если женщина отдаёт им всё… абсолютно всё.
