Секретный ингредиент Маргариты - Лия Джей

Взять, к примеру, случай, когда отец отчитал меня за «украденную» булавку для галстука. В тот день, когда она пропала, мы с подругой закапывали во дворе секретик. Мама рассказывала, что в детстве они делали такие тайники, пряча в песке под стеклышком всякие красивые безделушки, чтобы потом откопать и забрать их через пару лет. Стеклышка мы с подругой не нашли, поэтому решили положить свои сокровища в жестяную коробку из-под печенья. Я выбрала самое ценное из того, что нашла в завалах игрушек в моей комнате: розового зайчика из «Киндер-сюрприза», голографическую наклейку с Винкс и браслет с сахарными драже. Мама как раз купила мне два — Невиданная щедрость! — и я решила закопать один на черный день.

Кто же знал, что этот день наступит уже тогда?

Когда я вернулась с прогулки, на пороге меня ждал отец с ремнем руках. Свежеотглаженная рубашка была расстегнута, внизу все еще красовались заляпанные домашние штаны. Я помнила, что к этому времени он уже должен был выехать на какое-то очень важное совещание. Я не ожидала встретить его дома и неосознанно попятилась обратно на лестничную клетку. Когда папа опаздывал, он всегда жутко злился. И даже в 9 лет я прекрасно осознавала, что в такие моменты под горячую руку ему лучше не попадаться.

Отец затащил меня в квартиру за шкирку и прорычал над ухом:

— Это ты ее утащила, да? Мою булавку для галстука! Для своей херни этой забрала? Она золотая! Совсем сдурела?

Я испуганно косилась на ремень в его руке. Металлическая пряжка предупреждающе дрожала. Мне казалось, еще чуть-чуть, и он ударит.

— Иди откапывай! Живо!

Он толкнул меня в сторону выхода. Ремень вылетел из рук, а я впечаталась затылком в дверной косяк. Ударилась несильно, но слезы все равно брызнули из глаз. Скорее от обиды, чем от боли. Надрывно всхлипнув, я выскочила из квартиры.

Вдвойне обиднее мне стало, когда вечером отец узнал, что булавку взяла не я, и даже не извинился.

— Дорогой, ну не сердись, — мама поглаживала его по спине, пока тот с хмурым видом наворачивал борщ. Я сидела в дальнем углу стола, прижавшись к стене. Спасалась от свекольных брызг, летящих во все стороны. — Их семья потеряла кормильца. С деньгами совсем все плохо. А парню в этом году поступать. Я с ним второй год уже занимаюсь. На пробниках еле порог переползает. На бюджет точно не пройдет. Хорошо, если на платку возьмут. Ты представляешь, какие будут расходы?

— А мы тут причем, Кать? Я благотворительностью заниматься не вызывался. Я что, днями и ночами работаю, чтобы ты потом мои деньги «нуждающимся» раздавала? — он скривился и вытер рот тыльной стороной ладони. — Если этому твоему ученику нужны деньги, пусть идет и работает!

— Сереж, ну нельзя же так! — мама всплеснула руками. — У них в семье правда тяжелая ситуация. Я не могла не помочь. Тем более ты все равно эту булавку не носил.

— Так, может, как раз сегодня я ее собирался надеть, откуда ты знаешь? — отец уронил ложку в суп и бросил на жену грозный взгляд. — Разрешения даже не спросила.

— Ну, так-то это мой дед нам ее оставил. По сути, это была моя булавка, — пролепетала мама, но тут же стушевалась. — Я куплю тебе новую с зарплаты, идет?

Отец пробормотал что-то про «дуру», которую ему «подсунули в жены». Затем зыркнул на меня и на ровном месте запретил общаться с той подругой. Я была послушным ребенком. Мой браслетик с сахарным драже так до сих пор и лежит где-то в песочнице.

Я слышу шуршание в гримерке и заставляю себя подняться. Думаю, что это Дамир пришел, чтобы вызвонить меня из заточения, но натыкаюсь на Сангрию. Похоже, тот гость решил скурить все запаса табака в «Абсенте», и к столикам я сегодня так и не выйду.

Сангрия роется в сумочке, нервно выкидывая оттуда вещи на трюмо. Первой на усыпанный пудрой стол приземляется расческа, следом летит томик Эдгара По, за ним — крем для рук. Наконец она замечает меня и вскидывает бровь.

— Ты что тут делаешь? У тебя же сольный номер на втором этаже.

Я тяжело вздыхаю, думая о шелестящих красивеньких купюрах, которые могла бы собрать на проходке, а затем рассказываю подруге о случившемся. Сангрия слушает меня, поджав губы.

— Неуважение к танцовщицам всегда было, есть и, к сожалению, будет, — она грустно улыбается. — С этим надо смириться, — Сангрия находит на трюмо тюбик с кремом и выдавливает немного на руку.

— Да почему? Это ведь несправедливо! — в зеркале я замечаю, как яростно подскакивает мой хвост на макушке. — Люди сами приходят в клуб, платят нам большие деньги, любуются танцами. Они восхищаются нами! И при этом втаптывают в грязь при любом удобном случае. Это что еще за биполярка? Чертово лицемерие!

— Да, — Сангрия с невозмутимым видом размазывает крем по тонким пальцам. — Возможно, это не твое — работа в клубе. Не думала попробовать что-нибудь другое?

— Другое? Но я не хочу уходить. Я люблю танцы!

— А еще деньги и внимание. И их куда больше, чем танцы, верно?

Я неопределенно веду плечами. На самом деле, я люблю их одинаково: танцы, мужское внимание и деньги. Это то, что делает меня счастливой. Можете считать меня меркантильной и самовлюбленной. Мне ни капельки за это не будет стыдно, потому что я Текила. Сейчас я Текила. А когда я буду Марго… об этом никто не будет знать.

— Мне недавно листовку дали, — Сангрия придвигает к себе книгу и вытаскивает оттуда брошюру. — Пригласительное в модельное агентство. Мне уже поздно, а вот тебе, думаю, стоит попробовать.

Я скептически посматриваю на рекламку и все же забираю ее. Точнее, пытаюсь, но Сангрия в последний момент отдергивает руку.

— Не-а! Сначала ты вернешь мне кардиган. И сигареты. Они в правом кармане. Иначе за свое спокойствие я не ручаюсь.

Я усмехаюсь и меняю вещи на брошюру. А потом бездумно пялюсь на нее всю дорогу домой. Вагон мерно покачивается и свистит, проносясь сквозь тоннель метро. Несмотря на раннее утро, почти все места заняты. Люди с полуслипшимися глазами едут на работу, а я уже возвращаюсь, везя в своей фисташковой Jacquemus столько, сколько они едва ли получат за неделю. Хоть мне и не удалось сегодня отдоить папиков