Ледяной Скипетр - Алексей Велесов
— Я не она, — ответила Елена. — И я несу не только лед.
— А что еще? — Водяной фыркнул, и в воздухе запахло тухлой рыбой. — Слезы? Молитвы? Их у меня и своих полно. На дне. Целые сокровищницы.
— Мы просим лишь перейти на ту сторону, — сказала Елена. — Мы не тронем твоих владений.
— ВСЕ, что на реке и подо льдом — мои владения! — грохнул Водяной, и от его кригалец под ногами Елены качнулся. — За все надо платить. Таков закон. Испокон веков. Жизнь… — он протянул свою водорослевую руку, указывая на Данилу, — в обмен на путь. Его жизнь. Он сильный. Дух упрямый. Из него выйдет хороший утопленник. Будет служить мне верой и правдой.
— Нет! — крикнула Елена, резко вскинув голову.
В тот же миг Данила шагнул вперед, окончательно закрыв ее собой. Его лицо было бледным, но решительным. Он смотрел в бездну глаз Водяного без страха, с холодной готовностью воина, видящего единственный выход.
— Бери меня, — коротко бросил он. — Отпусти ее.
Сердце Елены сжалось от чего-то острого и горячего. Нет. Только не это. Не он. Не после той ночи, не после той исповеди. Она не могла принять такую цену. Не его жизнью. Мысли метались, как пойманные мухи. Что она могла предложить? У нее не было золота. Не было власти. Ее воспоминания уже были частично раздарены. Что оставалось?
И тут ее осенило. То, что было ее оружием, ее инструментом, ее связью с миром. То, без чего она не могла бы ни уговаривать, ни убеждать, ни петь колыбельные, если… когда-нибудь…
Она резко оттолкнула Данилу в сторону, снова выйдя на первый план. Ее серые глаза встретились с омутами Водяного.
— Нет, — повторила она, и в ее голосе зазвучала сталь. — Его — не возьмешь. Возьми мой голос.
Тишина, воцарившаяся после этих слов, была оглушительной. Даже ветер стих, будто прислушиваясь. Данила застыл, глядя на нее с немым вопросом и ужасом. Домовой в рюкзаке прошипел что-то несвязное, полное отчаяния.
Водяной медленно, с скрипом, повертел головой.
— Голос? — переспросил он, и в его булькающем тембре послышалось нечто, похожее на интерес. — Голос Ветровой? Твой голос?.. — Он причмокнул своими пиявкообразными губами. — Интересно… Твой род всегда умел говорить с водой. Твои слова могли успокоить шторм или наслать его. Твой смех заставлял родники бить ключом. А песня… твоя песня могла растопить лед… или вогнать его в самое сердце реки. Ты предлагаешь мне это?
— Я предлагаю тебе мой голос, — четко повторила Елена, чувствуя, как внутри все сжимается в ледяной ком. — На час. Полное молчание. Ты получишь его, и мы беспрепятственно перейдем на той стороне.
Водяной задумался. Вода в его бороде переливалась и булькала.
— Час… — протянул он наконец. — Час — это много для Ветровой. За час можно многое успеть. Или не успеть… Договорились, девочка.
Он внезапно двинулся к ней. Он не шел по льду — он скользил, его нижняя часть тела оставалась под водой, в полынье, а верхняя неслась вперед с пугающей скоростью. Данила снова рванулся было вперед, но Елена остановила его жестом. Она стояла неподвижно, сжав кулаки, глядя на приближающееся чудовище.
Водяной протянул свою холодную, скользкую, покрытую водорослями руку и коснулся ее горла.
Прикосновение было леденящим, липким, отталкивающим. Оно не было болезненным, но Елена почувствовала, как что-то живое и важное вырывают из нее, словно длинную, сверкающую нить. Она попыталась вскрикнуть, протестуя против этого насилия, но…
Ничего.
Ни звука. Только безмолвный, пустой выдох.
Она открыла рот, пытаясь что-то сказать, издать любой звук, но ее голосовые связки не дрогнули. В ушах стояла абсолютная, звенящая тишина. Она была глухой к собственному существованию. Мир вокруг не изменился — шумел ветер, трещал лед, булькала вода, — но он стал безмолвным кино, спектаклем, в котором она больше не могла участвовать.
Ужас, холодный и бездонный, охватил ее. Она схватилась за горло, глаза ее расширились от паники. Она видела, как Данила что-то кричит ей, его лицо искажено отчаянием и гневом, но не слышала ни слова. Только видела движение его губ.
Водяной отступил, и на его уродливом лице расплылось нечто, напоминающее довольную ухмылку.
— Готово, — проскрипел он. — Теперь ты… тихая. Как рыба. Как камень на дне. Мне нравится. Садитесь.
Он развернулся своей массивной спиной, широкой, как плот, покрытой ракушками и тиной. Лед вокруг него растаял, образовав небольшую, спокойную заводь.
Данила, бледный, с поджатыми губами, схватил Елену за руку. Его хватка была почти болезненной. Он смотрел на нее, пытаясь поймать ее взгляд, что-то безмолвно спрашивая, упрекая, умоляя. Но она не могла ответить. Она лишь кивнула, стараясь передать взглядом, что все в порядке. Что она согласна. Что это был ее выбор.
Он, стиснув зубы, помог ей взобраться на скользкую спину Водяного, а затем поднялся сам. Спина была холодной и влажной, но удивительно устойчивой.
Водяной тронулся. Он не плыл быстро, а двигался медленно, величаво, рассекая грудью тонкий лед на своем пути. Полынья за них тут же затягивалась свежим, прозрачным льдом. Казалось, сама река расступалась перед своим хозяином и смыкалась за ним.
И тогда Водяной запел.
Его голос был глухим, идущим будто из-под земли, из самой толщи воды. Это была старинная, тягучая, бесконечно печальная песня. Елена не слышала слов, но чувствовала их вибрацию спиной, костями, каждой клеточкой своего онемевшего тела.
«Эх, Волга-матушка, река глубокая…
Кого ты скрыла в себе, вода холодная?..
Добра молодца с ясными очами…
Девицу-красу с ее печалями…
Все ты забрала, все в себе укрыла…
Стала ты вечной, а их забыла…
Эх, Волга-матушка, река-кормилица…
Сколько же горя твоей водице?..»
Песня текла, как сама река, бесконечная и полная неизбывной тоски. Она была о потере, о памяти, о тяжелой доле и о вечном покое, что ждет всех на дне. В этом пении не было злобы. Была лишь вселенская, безразличная печаль самой стихии.
Елена сидела, обхватив колени, и смотрела на проплывающие мимо ледяные глыбы. Безмолвие внутри нее было оглушительным. Она была отрезана от мира, заперта в стеклянный колпак собственной немоты. Она пыталась вспомнить звук своего голоса, звук бабушкиной колыбельной, шепот Северной Двины — но все это было призрачным, неуловимым, как сон. Оставалась только вибрация той грустной песни, что проникала в нее через спину Водяного, отдаваясь эхом в онемевшей груди.
Она посмотрела на Данилу. Он сидел, напряженный, как струна, его взгляд был прикован к ней. Он не сводил с нее глаз, будто боялся, что если отведет взгляд, она исчезнет, растворится в этом безмолвии. В его глазах читалась буря эмоций —
