Ледяной Скипетр - Алексей Велесов
— Он не спасет тебя от судьбы, дитятко. Не убережет от выбора, что ждет тебя в Москве, у того самого трона. Не одолеет за тебя ни льда, ни огня. Но знай… пока он дышит, он не даст тебе упасть. Он может не удержать на самой вершине, но он подхватит в падении. Не даст разбиться. И в наши смутные, жестокие времена… это уже не мало. Это уже все, на что можно по-настоящему надеяться.
Елена спала. Глубоким, безмятежным, тяжелым сном, в котором не было ни зеркальных озер, ни ледяных тронов, ни огненных бурь. Был только глубокий, темный, целительный покой и ощущение… надежности. Защищенности. И где-то на самом краю этого сна, в самом его основании, ей почудился знакомый, давно забытый, сладкий запах — запах дыма из печной трубы и свежеиспеченного ржаного хлеба. Запах дома, которого не было, но который, возможно, однажды, ценой невероятных усилий и жертв, можно будет построить заново. Не из вечного льда и не из всепожирающего пламени, а из чего-то третьего. Хрупкого, как первая зеленая травинка, пробивающаяся на нейтральной полосе, но невероятно прочного, как молчаливое доверие, рожденное в эту долгую, откровенную ночь у костра в сердце проснувшейся тайги.
Глава 9. Встреча с Водяным
Последние версты до Волги тайга отступала, будто не решаясь спорить с великой рекой. Деревья редели, чаща расступалась, уступая место заснеженным, поросшим бурьяном пустошам. Воздух, до этого плотный, напоенный смолистым дыханием хвойных лесов, становился иным — влажным, тяжелым, пахнущим студеной водой и дальними морями. Он гудел в ушах нарастающим, низким гудением, словно где-то впереди работал гигантский, невидимый мотор земли.
И вот они вышли.
Волга лежала перед ними, как исполинский, уснувший зверь. Не просто река — стихия, ширь которой терялась в белесой дымке на противоположном берегу. Лед, сковавший ее, был не белым, а серо-стальным, испещренным торосами и припорошенным снегом. Он не сверкал, а тускло отсвечивал свинцовым блеском под низким, нависшим небом. От этой громады, от этого безмолвного, застывшего могущества веяло такой древней, безразличной силой, что дыхание перехватывало. Здесь чувствовалась не просто вода, замерзшая на зиму. Здесь чувствовалась История. Память тысячелетий, затопленных городов, проплывших ладей, слез и песен миллионов людей.
— Вот она… — тихо выдохнула Елена, останавливаясь на самом краю высокого, обрывистого берега.
Ее голос, обычно такой ясный, казался крошечным, потерянным в этом пространстве. Данила стоял рядом, его лицо было напряженным и сосредоточенным. Он смотрел на реку не как на природное явление, а как на стратегический объект, полный скрытых угроз.
— Лед ненадежен, — сказал он, всматриваясь в торосистую поверхность. — Видишь эти темные полосы? Это наносы. Под ними — сильное течение. Лед там тоньше.
— Нам нужно на тот берег, — констатировала Елена. Обойти Волгу означало потерять дни, а может, и недели. У них не было такого времени.
Домовой, сидевший в рюкзаке, зашевелился, и его шепоток прозвучал тревожно:
— Река спит, но не мертва. И у нее есть хозяин. Он не любит, когда по его спине ходят без спроса.
Елена кивнула. Она и сама чувствовала это — чей-то древний, тяжелый взгляд, устремленный на них с середины реки. Она сжала в руке ветку ольхи, но та молчала, будто и сама была подавлена масштабом реки.
Спуск к воде был крутым и опасным. Они медленно карабкались вниз по обледеневшему склону, цепляясь за обнаженные корни старых берез. У самого уреза воды лед был гладким, как полированное стекло, и прозрачным настолько, что в его темной, почти черной глубине угадывалось медленное, сонное движение глубинных течений.
Елена ступила первой. Лед под ее ногой издал короткий, предупреждающий скрип, но выдержал. Она сделала несколько осторожных шагов. Данила следовал за ней, его опытный взгляд выискивал малейшие признаки опасности.
Они прошли около сотни саженей от берега. Все вокруг было застывшим и безмолвным. Только ветер гудел в ушах, да где-то вдали слышался треск ломающегося льда.
И вдруг тишину разорвал оглушительный, сухой хлопок — словно выстрел из огромного ружья. Прямо перед Еленой лед треснул. Не просто треснул — рассекся длинной, извилистой молнией, и из темной, зияющей щели, с леденящим душу чавкающим звуком, взметнулась рука.
Она была огромной, по локоть, и состояла не из плоти, а из сплетения черных, скользких водорослей, серой тины и старого, обглоданного временем дерева. Пальцы, длинные и цепкие, были лишены ногтей, вместо них болтались какие-то ракушки и речные жемчужины. Рука схватилась за край льдины, впилась в него, и следом, медленно, тяжело, из черной полыньи стало подниматься нечто.
Сначала показалась голова — лысая, бугристая, цвета мокрого речного песка. Потом плечи, покрытые чешуей, похожей на потрескавшуюся от солнца глину. И, наконец, вся фигура. Он был огромен, ростом с хорошую лодку, и пахло от ним стоячей водой, илом и чем-то невыразимо древним, допотопным. Его борода, длинная и косматая, сплеталась из тины, корней и пузырящихся струйках мутной воды. А глаза… это были не глаза. Два глубоких, черных омута, в которых тонул свет и надежда. В них отражалось небо, лед и два маленьких, испуганных человеческих силуэта.
Это был Водяной.
Он уставился на них своим бездонным взглядом, и губы, похожие на две скользкие пиявки, медленно разомкнулись. Голос, который из них послышался, был похож на грохот подводного камнепада, на бульканье воды, затягивающей в воронку, на скрип тонущего корабля.
— Кто смеет будить Дедушку? — проревел он. Звук прошелся по льду, заставив его снова зловеще затрещать. — Кто топчется по моей спине, не спросившись?
Елена стояла, парализованная древним, животным страхом, который шел не из разума, а из самой крови, из памяти предков, веками боявшихся этого духа. Но внутри, поверх этого страха, холодной сталью входила та самая новая твердость, что родилась в ней после лешего. Она сделала шаг вперед, опережая Данилу, который уже инстинктивно встал в боевую стойку, его рука сжала рукоять ножа.
— Мы просим прохода, Дедушка, — сказала Елена, и голос ее, к ее собственному удивлению, не дрогнул. — Мы идем по срочному делу. Не со зла.
Водяной склонил свою массивную голову, изучая ее. Его омуты-глаза сузились.
— Ветрова… — прошипел он, и из его бороды выплеснулась струя мутной воды. — Пахнешь льдом. Старым льдом. И болью. Твой род всегда приносил мне боль. Твоя пра… как ее… Анна… остановила реки. Заставила их замереть. А река, что не течет, — это мертвая река. Ты думаешь, я
