Я тебе изменил. Прости - Инна Инфинити
Это в прямом смысле убило маму. Когда правда вскрылась, родительница слегла в кровать и больше не встала. Она перестала ходить на работу, отвечать на телефон, общаться с родственниками и знакомыми. Целыми днями мама, бледная как простыня, лежала в кровати и не вставала. К еде, которую я приносил ей в комнату, почти не притрагивалась. А однажды я вернулся домой после занятий в институте и обнаружил маму мертвой. Внезапная остановка сердца. Мне было двадцать лет, когда она умерла.
«Нет ничего хуже, чем любить человека, который этого не заслуживает», так однажды сказала мне сестра про нашего отца. Как это ни странно, я с ней общаюсь. Ну, она же не виновата в том, что у нас с ней такой лживый двуличный отец. Мою сестру зовут Рита, она на пять лет младше меня. И в отличие от меня она всегда знала, что на самом деле из себя представляет наш отец, поэтому ни на грамм не любила его.
К словам Риты я бы еще добавил, что нет ничего хуже, чем жить в иллюзии счастья. Я люблю Веру и не хочу для нее такой же участи, как у моей матери. Поэтому я решил признаться жене и теперь лишь могу надеяться на то, что однажды она меня простит.
Глава 13. Ложь порождает новую ложь
Вера
Доработать день получается с большим трудом. Я не могу думать больше ни о чем кроме того, что Давид был с НЕЙ. Придя домой, начинаю собирать вещи мужа и пишу ему сообщение, чтобы приехал за ними завтра после работы. Я уже даже субботы ждать не хочу. Я не смогу дожить в квартире до выходных, находясь в кругу вещей супруга. Давид ожидаемо сразу звонит.
— Алло, — нехотя поднимаю трубку.
— Вер, пожалуйста, не пори горячку...
Опять он со своей горячкой. Перебиваю, не дав договорить:
— Я не порю горячку. Неделя прошла с того дня, как ты признался в измене. Я всю неделю думала и решила, что не хочу видеть в квартире твои вещи. Согласись, неделя — приличный срок.
Мне даже голос его слышать больно. Горло сводит спазмом. Сглатываю тугой ком.
— Сегодня, когда мы разговаривали в моем кабинете, ты сказала, чтобы я приехал за вещами в субботу. А теперь говоришь приезжать завтра.
— Да, я не хочу видеть твои вещи до выходных.
— И ты еще говоришь, что не порешь горячку?
Психанув, швыряю на пол рубашку Давида и сажусь на кровать.
— Послушай, чего ты добиваешься? Моего прощения? Его не будет.
Давид тяжело вздыхает в трубку.
— Вера, пожалуйста, дай мне шанс все исправить. Я прекрасно осознаю свою вину, я раскаиваюсь. Вера, я люблю тебя. Я не хочу тебя терять. Подумай о нашей семье, о нашем ребенке. Зачем ты все рушишь?
Сильнее стискиваю телефон в руке.
— Не надо перекладывать на меня вину за наш развод.
— Я не перекладываю на тебя вину.
— Нет, ты перекладываешь на меня вину, — повышаю голос. — Ты обвиняешь меня в том, что я все рушу. То есть, не ты разрушил нашу семью, когда изменил мне. А я разрушаю нашу семью, когда собираюсь развестись. Очень интересная мужская логика.
— Вера‚ я лишь прошу тебя дать мне шанс все исправить.
— Я сомневаюсь, что у тебя получится изобрести машину времени и вернуться в прошлое, чтобы все исправить. С меня хватит, Давид. Приезжай завтра и забери свои вещи, иначе я вышвырну их на помойку. Не зли меня еще больше.
Я бросаю трубку и продолжаю со злостью кидать вещи мужа в чемоданы. Когда они заполняются до краев, я иду в супермаркет и покупаю большие мусорные мешки. Оставшуюся одежду и обувь отправляю туда. Но у Давида такое огромное количество вещей, что голова идет кругом. Кажется, они никогда не закончатся. Помимо одежды у него тонны книг, документов, подарков от знакомых. Я скидываю в мешки всё, даже любимую кружку Давида. За своим занятием я не слышу, как хлопает входная дверь и в квартиру заходит дочка.
— Мам, а что ты делаешь?
Я подпрыгиваю на месте. Коробка антикварных хрустальных бокалов девятнадцатого века, из которых Давид любит пить вино, падает у меня из рук. Дорогущие бокалы со звоном разбиваются. Тишина повисает свинцовой тяжестью. Майя стоит в дверях спальни с широко раскрытыми испуганными глазами.
— Мааам, что случилось? — оглядывает комнату с десятком мусорных мешков на полу.
Майя сегодня гуляла с друзьями допоздна. Когда я пришла с работы, ее не было. Я принялась собирать вещи Давида, совсем не подумав, как на это отреагирует дочь. И теперь я стою перед ней и не знаю, как объяснить то, чем занимаюсь.
— Мам, да что ты молчишь? Ты можешь сказать мне, в чем дело? Что происходит?
У меня есть несколько секунд, чтобы решить: солгать Майе или сказать правду. Дочь так напугана, аж затряслась. Я не хочу пугать ее еще больше. Я не хочу заставлять ее плакать. От слез Майи — даже по пустякам — мне самой разрыдаться хочется. Надо что-то придумать, надо что-то солгать.
Но я ведь сама хотела, чтобы дочь знала правду? Заставляла Давида рассказать. А сейчас смотрю в глаза Майи — такие большие, чистые, искренние — и не могу. Майя в свои пятнадцать лет хоть знает, что такое измена? Как мне сейчас вывалить на нее правду?
«Твой папа мне изменил со своей бывшей девушкой» — так и сказать, что ли? Или надо подобрать какие-то красивые фразы? Типа: «Мы с твоим папой поняли, что мы разные люди». «Мы с твоим папой решили, что нам лучше быть друзьями».
Ага, шестнадцать лет жили и не были разными людьми, а теперь вдруг стали. Ложь порождает новую ложь. Мы уже солгали Майе, что Давид временно живет на даче из-за ремонта. Теперь, чтобы не попасться, надо лгать дальше. Такими темпами клубок из лжи будет нарастать, как снежный ком. Пока не убьет кого-то.
— Папа завтра заберёт это на дачу, — говорю, наконец.
— А что в этих мешках?
— Его вещи.
Майя непонимающе глядит на меня.
— Папа пока не будет жить с нами, — решаюсь
