Продажный рок. Как лейблы укротили панк, эмо и хардкор - Дэн Оззи

Что для него стало критической чертой?

Он сказал нам: «Вам нужно продать миллион альбомов, чтобы этот контракт был успешным, и я не хочу оказаться в ситуации, когда любой объем продаж оборачивается провалом. Я забочусь о вашей карьере. В конце концов, с вами будет покончено. Вы выпустите один альбом, а потом они вас бросят». Он знал, что музыкальная индустрия находится на последнем издыхании. Все было предрешено. Но что интересно, мы сразу же вышли из комнаты с этим контрактом, передали его Мэтту Маршаллу из RCA и сказали: «Если ты согласишься, мы подпишем его с тобой сегодня же», зная, что Рик все равно не стал бы этого делать. Поэтому мы использовали этот несуществующий козырь, чтобы заставить RCA заключить с нами контракт. Мы подписали его, и на этом все закончилось. И перед нами встала задача: заключить более традиционный контракт с крупным лейблом с гораздо меньшими затратами, с гораздо меньшим контролем, но зато получить Рика Рубина, или мы обманываем этот лейбл, заставив его думать, что Рик Рубин вешал нам лапшу на уши, хотя это на самом деле это было не так.

Ты тогда был уверен в своей группе? Или тебе казалось, что вам что-то сходит с рук?

Пэт [Тетик, барабанщик] в таких ситуациях чертовски самоуверен, потому что ему все равно. Он играет музыку не потому, что ему нравятся барабаны или рок-н-ролл. Он играет музыку, потому что хочет встречаться с людьми и делиться своими идеями. Что касается меня, то я люблю рок-н-ролл и люблю, когда люди аплодируют мне. Мое самолюбие никуда не делось, хотя я и стараюсь держать его в узде. Отличный пример – приблизительно в это же время мы встретились с Джимми Айовином[223]. Кабинет Джимми находится буквально за книжным шкафом. Ты берешь книгу, и дверь открывается. По-моему, в комнате играла «Hollaback Girl», она вот-вот должна была выйти. Когда мы вошли, он выключил музыку и сказал: «О, это новая Гвен Стефани. Это будет хит. Присаживайтесь, ребята». Очень даже в духе парня-аристократа с крупного лейбла. Мы усаживаемся в красивые кожаные кресла, входит парень и наливает нам всем выпить. Он постоянно задает нам вопросы о том, что представляет собой группа и за что мы выступаем. Пока мы отвечали, он остановился и сказал: «Понятно, как Боно и U2. Давайте я вам их поставлю». Он подошел к стереосистеме и включил нам «unos, dos, tres, catorce», которая тоже еще не выходила. Он врубает ее на полную громкость. Джастин вставляет в уши маленькие беруши. Пэт поднимает руку и говорит Джимми: «Сделай потише, пожалуйста». [Смеется]

Но это единственный раз, когда я плохо отзываюсь о Рике, и это связано исключительно с финансами. В то время у него были (International) Noise Conspiracy. Он записывал их альбом и пытался найти новый дом для American, чтобы они могли его выпустить. Поэтому было очень обидно, что наши друзья потратили два года или около того на создание этого альбома, но так и не смогли его выпустить. А самый влиятельный человек в музыке – это тот, кто ее записал! Мы слышали ужасные истории о том, как одна песня неделю лежала на микшерном пульте. Это означает, что студии, которая может стоить где-то от 500 до 1000 долларов в день, приходится микшировать одну песню в течение недели.

Наш самый популярный альбом – Blood and Empire, первый релиз на крупном лейбле. Там есть несколько песен, которые очень хорошо получились. Но один из моих добрых друзей, с которым я играю в хоккей, обожает Рика Рубина и его продюсирование. Раз в год он напоминает мне: «Можешь себе представить, если бы Рик Рубин продюсировал "This Is the End"? Твоя жизнь была бы другой!» Возможно, так оно и было бы. Этот момент мне совершенно не подвластен.

В чем, по-твоему, был предел возможностей группы?

В прошлом, всякий раз, когда мы вызывали интерес у мейнстрима, ответ был таков: «Мы ничего не можем с этим поделать, вы называетесь Anti-Flag». Мы прекрасно понимали, что в том, что мы делаем, есть незримый потолок. С каждым нашим альбомом люди все равно пытаются протащить наши песни на радио. И я такой: «Просто дайте мне денег, и я пойду куплю на них чертовы лотерейные билеты». [Смеется] Они всегда говорят: «Мы не можем произнести название группы по радио без того, чтобы люди не позвонили и не сказали: «Вы мерзавцы, коммуняки!» Это самое большое препятствие. На спутниковом радио это было не так уж сильно обидно, там нас любили, но на MTV ее не крутили так, как крутили American Idiot.

Вы беспокоились о том, что вас сочтут продажными? Как, по-твоему, ваши фанаты отреагировали на то, что группа под названием Anti-Flag подписала контракт с RCA?

Многое из того, что группы считают негативной реакцией с точки зрения панк-рок-аудитории, сделано по правилам, установленным самой группой, будь то фанаты Jawbreaker, отказавшиеся посещать их концерты, или Against Me! у которых, как я лично видел, прокололи шины, или протесты возле концертных площадок, потому что билеты стоили пятнадцать долларов вместо обычных пяти. Очень сложно, когда твоя любимая группа говорит тебе, что хочет играть за «тарелку еды и место для отдыха», а тебе приходится тратить 20 долларов, чтобы посмотреть их выступление. Я это понимал. Against Me! были Fugazi нашего поколения, и я думаю, что именно это ранило сцену в самое сердце – андеграундная сеть концертных площадок, которые процветали, потому что Against Me! подняли всю сцену, ведь их песни были так чертовски хороши. И когда это происходило, мне было их жаль. Мы были в туре, и они вели себя с нами как придурки, но я все равно чувствовал себя виноватым. Я понимал, что они срывались на нас из-за болезней роста, связанных с происходящим.

Но мне также приходится вспоминать и о том, что мы пережили как группа. Мы давали концерты, где люди наставляли на нас оружие. Мы давали концерты, на которых охранники оборачивались и плевали в нас, пока мы играли. Мы были группой под названием Anti-Flag, игравшей концерты после 11 сентября. В 2002 году было действительно чертовски трудно и страшно находиться где-нибудь на юге. Так что всякий раз, когда на парковке появлялись краст-панки, игравшие песни Against Me! и менявшие их тексты, чтобы показать, какие они дерьмовые, это звучало как: «Все в порядке! Мы примем это». Причина, по которой я поднимаю этот вопрос –