Уральский следопыт, 1982-02 - Журнал «Уральский следопыт»
Андрюха сидел на стуле притихший, искоса разглядывая порыжевшие от времени фотографии: со стен открыто и прямо взирали на него широколобые яснолицые люди, чем-то очень похожие друг на друга, быть может, именно этой прямотой, которой не от кого таиться.
Самый молодой и бравый из них стоял во весь рост, облокотившись на гусеницу разбитого немецкого танка, и задиристо улыбался.
В комнате, тесно заставленной мебелью, разными коробочками и флакончиками, пахло старой одеждой и книжной рухлядью, едва внятными ароматами парфюмерии.
Над кроватью висел грифельно-темный, без единой царапины диск репродуктора, так и оставшийся на прежнем месте с того времени, когда все надежды и горечи Анастасии Савельевны, все ожидания ее, связанные с окончанием войны, вместил в себя этот пепедьно-черный круг. Андрюха пытливо скользнул по нему взглядом, но не решился спросить, зачем висит здесь некрасивая и наверняка такая же ненужная вещь, как тот дряхлый и сиплый колокольчик.
– Ты иди к себе, мне уже лучше, – дважды повторила Анастасия Савельевна.
Андрюха упрямо мотал головой. Все казалось, ему, что стоит только уйти, как снова станет ей плохо, а вокруг – одни портреты. Даже окликнуть некого…
– Чего ты будешь тут со старухой?… Мне вот' п угостить тебя нечем…
– А это, у танка, кто?
– Сын, – сказала Анастасия Савельевна, свято веря, что так оно и есть. И чувствуя на себе удивленный, пожалуй, даже почтительный взгляд, – по крайней мере, ей очень хотелось, чтоб взгляд был почтительным, – твердо повторила: – Да, сын!
При случае она говорила вс.егда так – вот уже тридцать семь лет. И хоть все эти годы никто в старом доме не верил ей, а некоторые позволяли себе даже посмеиваться над ней открыто, она стояла на своем: сын. Ведь он был сыном ее мужа. Они и погибли-то почти в один зимний декабрьский день: сын под Смоленском, муж на Брянщине. Жена его, разлучница, поседевшей пришла к ней с этим известием, и смерть помирила их, двух немолодых уже женщин.
На той самой фронтовой фотокарточке сын очень походил на отца, каким она его знала, и со временем оба они стали для Анастасии Савельевны как бы одним, самым дорогим на свете человеком. У прододной завода, где работал муж инженером, а его сын техником, поставили памятный обелиск ополченцам, ушедшим отсюда на фронт и не вернувшимся с войны. И каждую зиму, под Новый год, Анастасия Савельевна по-купала на рынке красные гвоздики и относила их к обелиску. Каждую зиму, кроме последней. Вовсе плохи стали ноги, по лестнице не хотят идти.
– А кем он был? – спросил Андрюха, вглядываясь не столько в налитое крепкой уверенностью лицо парня, сколько в броские приметы войны, отчетливо видные на увеличенном любительском снимке: зияющую рваными краями пробоину, из которой еще курился дымок, застрявшую меж траков гусеницы сплющенную алюминиевую кружку…
– В артиллерию его записали в сорок первом. Сначала, было, в пехоту, а потом в артиллерийское училище, там их ускоренным курсом…
– Здорово он немцу врубил! Наверное, прямой наводкой.
– Вот уж не знаю.
– А чего там знать, точно, прямой!… Они там всегда, как танки появятся, орудия выкатывают на бугор и – на тебе!
– Рисковым он был, Илыоша, это верно. Однажды, помню, пришел – ну вся.щека, все колени ободраны, и молчит…
– А сколько ему было тогда?
– Да как тебе сейчас. И ростом…, вот и челочка тоже налево смотрела.
– И я тоже, и я ка-ак однажды шарахнулся с березы – всю рубаху разодрал и коленку – до крови. Но ништяк…
Анастасия Савельевна теперь почувствовала себя гораздо лучше, вроде б даже голосом окрепла. Смеясь и горюя, сжимаясь порой от боли и облегченно расслабляясь на мгновенья, то и дело взглядывая в Андрюхины глаза и вновь возбуждаясь от их азартного блеска, она успела рассказать все, что знала о сыне и даже о том, чего не ведала, но в чем была уверена – именно так, геройски, вел себя ее парень, отчаянная сорви-го-лова.
Наконец дошел черед и до того, последнего, боя, когда на позицию наших артиллеристов пошли сразу десять вражеских танков, а пушка осталась всего одна, покалеченная осколками, и никакой подмоги вблизи, хоть кричи, хоть закрячись. Три «тигра» уже горели, а сам Илья, раненный в голову и в руку, продолжал командовать, но очередного выстрела почему-то не было,,,
Вдруг в передней хлопнула дверь, и по кухне четко процокали каблуки.
– Мама твоя, наверное, – встревожилась Анастасия Савельевна.
– Ладно, обождет, – торопливо сказал Андрюха. – Чего там!
– Иди, иди, потом доскажу, а то подумает, что убежал ты опять, знаешь. Иди, иди…
В коридоре Андрюху встретила тетка Зина. Успев заглянуть в комнату и не обнаружив там никого, она стояла у дверей хмурая и встревоженная, подперев кулаками крутые бока:
– Ты где это шастаешь?
– У баб Насти.
– А я гляжу – усвистал уж, родимый. Небось, заждался нас? С магазинами, сам знаешь, как свяжешься – беда… Мать вон до сих пор за селедкой стоит, за баночной. Скоро придет. А мы с тобой пока обновочку… Ну-ка, давай примерь!
Куртка была синяя, непромокаемая, с замочками – сбоку и на груди. Андрюха сунул руки в подставленные теткой рукава куртки, и села на него одежка как влитая. Тетка заахала, повела его к зеркалу, покрутила и так и сяк, видно, ожидая, когда же и он заахает. Не дождалась.
– Ты чего это, будто недоволен?
– Хорошая куртка, я же сказал.
– Хорошая, хорошая… Отличная вещь! Такую и с рук не сразу купишь. Просто повезло. Только выбросили их, а тут и мы… Ладно, вытряхивайся!… Нет, ты чего смурной-то? Натворил, небось, что?
– Ничего не натворил, – насупился Андрюха.
– К баб Насте-то зачем ходил?
– Так, рассказывала она…
– Про сына, небось?
Андрюха не успел даже удивиться такой догадливости.
– Ты слушай ее больше, она наговорит. Семь верст до небес и все лесом. Почти всю жизнь одна прокуковала, Какой уж там сын…
– Как это? – совсем растерялся Андрюха.
– А так5 навыдумывала себе леший знает чего да и морочит головы людям.
– Да я… да я
