Правила Константинопольского синода 1276 года - Мария Владимировна Корогодина
Как и в других статьях, в конце постановления выносится несколько решений, связанных с основным вопросом лишь общей тематикой. Дважды подчеркивается необходимость причащения после крещения; очевидно, этот вопрос участникам собора представлялся наиболее важным. Если крещение совершалось в церкви и было приурочено к литургии, то причастить крещаемого было несложно. Однако крещение могло быть совершено и вне церкви: на дому, если крестили больного младенца, или даже «в чисте месте», если речь шла о крещении взрослых миссионерами. В таких случаях причастить можно было только запасными дарами, что требовало предварительной подготовки и продуманности действий. Как мы увидим далее, перенесение запасных даров являлось одним из вопросов, не получивших однозначного ответа в книгах.
Наконец, в этой же статье подчеркивается запрет крестить через обливание, что в XIII в. ассоциировалось с «латинством». Важно, что запрет вводится словами «боле да не обливають никогоже» [РИБ, т. 6, стб. 94]; это означает, что до 1273 г. крещение через обливание продолжало иногда практиковаться в православных церквах. О практике обливания в славянских землях свидетельствует болгарский Зайковский Требник (НБКМ 960) начала XIV в., в котором погружение сознательно заменено на обливание [Hološnjaj, 1995; Цибранска-Костова, Мирчева, 2012, с. 140–142]. Как будет показано далее, этот вопрос снова стал актуальным во времена нашествия Орды и был задан на заседании синода в Константинополе в 1276 г.
3 статья. Праздничные бои. От церковных таинств участники собора перешли к вопросам, связанным с местными обычаями [РИБ, т. 6, стб. 95–96], в том числе с приурочиванием народных празднеств, имевших языческую основу, к датам церковного календаря. В постановлениях собора описаны традиционные представления («позоры»), которые сопровождались свистом и криками, переходили в смертные бои на копьях («дрьколѣемь») и заканчивались ограблением убитых. Текст приписывает «треклятым елинам» обычай устраивать подобные кровавые празднества. В Византии действительно сохранялись многие традиционные торжества и гуляния, берущие начало в античных временах и приуроченные к христианским праздникам. В XII–XIII вв. при дворе византийских императоров проводились рыцарские турниры, сопровождавшиеся торжественным церемониалом и не имевшие ничего общего с площадными боями [Jones, Maguire, 2002]. Кроме того, к концу XIII столетия, времени императора Андроника III, относятся сообщения о боях на копьях и палках во время народных празднеств [Поляковская, 1991, с. 578].
Собор 1273 г. опережает по времени правление Андроника III; можно полагать, что русские архиереи опирались на расхожие рассказы о греческих празднествах. Однако в основе детального описания праздничных боев, без сомнения, лежат русские, а не греческие обычаи. Побоища были одним из способов решения острых политических вопросов, в том числе в Новгороде, где усобицы порой перерастали в битвы между «концами»[31], заканчивавшиеся увечьями и гибелью людей. Увечья, наносимые во время драк, в том числе на палках, являлись уголовным преступлением, наказание за которое оговаривалось в «Правде Русской» – основном древнерусском княжеском своде законов, хорошо известном участникам собора 1273 г., поскольку этот свод был включен в Кормчую книгу [Правда Русская…, 1940, с. 124–125]. Однако внимание участников собора было сосредоточено не на драках и увечьях как уголовном преступлении, а на обрядовых боях, сопровождавших традиционные праздники, например, свадьбы, которые, как известно из «Устава князя Ярослава о церковных судах», сопровождались смертными боями [Щапов, 1976, с. 113, ст. 29]. Соответствующая статья вошла в Кормчую книгу и несомненно была известна участникам собора 1273 г.
Осуждая «бесовские обычаи треклятых елин», собор с особой суровостью отнесся к тому, что ритуальные бои приурочены к церковным праздникам, и пригрозил участникам боев отлучением, в том числе запретом приносить поминальные дары в церковь и отказом в церковном погребении. Осуждению подверглись также священники, совершающие церковные таинства и обряды над участниками боев.
4 статья. Дьяконская проскомидия. Предшествующая статья о языческих празднествах прерывала последовательность вопросов, касавшихся богослужения. Следующая статья относилась к литургическому значению и функциям дьяконов, затрагивая вопрос о совершении ими проскомидии. Древняя практика проскомисания дьяконами, сохранявшаяся в византийской церкви до XII–XIII вв., постепенно была вытеснена постановлениями, предписывающими совершать проскомидию только священникам, ярким свидетельством чего являются вопросоответы митрополита Критского Илии [Бернацкий, Желтов, 2005, с. 27–29]. В Киевской митрополии до XIII в. был принят греческий обычай совершения проскомидии дьяконами, в соответствии со Студийским уставом [Муретов, 1894, с. 499–500], в то время как, согласно Иерусалимскому уставу, проскомидия совершается священником. Правила собора 1273 г. являются наиболее ранним примером постепенного отказа от дьяконской проскомидии в Русской церкви. На важность вопроса и тщательную подготовку участников указывают ссылки на правила церковных соборов: Лаод. 55 и 1 Всел. 18 (в тексте ошибочно номер 23) [РИБ, т. 6, стб. 96–97]. Сопоставление правил показывает, что постановление собора 1273 г. опирается на компилятивную Русскую редакцию Кормчей, которая в тексте I Вселенского собора соединила правила Древнеславянской редакции Кормчей с толкованиями Сербской редакции [Срезневский, 1897, с. 91].
Решения собора 1273 г. об отказе от дьяконской проскомидии не смогли быстро изменить сложившуюся традицию, и тот же вопрос был поднят спустя несколько лет во время пребывания епископа Сарайского Феогноста в Константинополе, поэтому более подробно он будет рассмотрен ниже.
Именно в этой статье появляется указание на Новгород как на место, в котором совершаются проступки, осуждаемые собором. Следующие две статьи открываются словами: «увѣдѣхомъ въ тѣхъ же странахъ…», что также воспринимается как указание на Новгород. Это привело М. В. Печникова к заключению, что собор противостоял Новгородскому архиепископу Далмату [Печников, 2009]. Не отрицая полностью такой возможности, необходимо подчеркнуть, что других свидетельств конфликта между митрополитом и Новгородским архиепископом нет; в целом же вопросы, рассматриваемые на соборе, связаны с церковной жизнью всей митрополии, не только новгородских или псковских земель. Основной проблемой, которая явилась причиной соборных заседаний, было отсутствие указаний в письменных текстах по многим вопросам, ставшим насущными к 1270-м годам, и отсутствие преемственности в большинстве епархий. На фоне разоренных монгольским нашествием земель новгородский регион был наиболее благополучным. Возможно, обилие вопросов, связанных с новгородскими обычаями, объяснялось отчасти тем, что в Новгороде сохранилось наиболее образованное духовенство, способное увидеть корни проблем, связанных с особенностями богослужения и меняющейся практикой, в то время как архиереи и клирики более южных регионов были не готовы ставить богословские и богослужебные вопросы.
5 статья. Пьянство в Пасхальный период. Статья отчасти похожа на предыдущий текст о языческих празднествах, поскольку также осуждает неподобающее отношение к христианским праздникам со ссылкой на правило Ап. 42. Однако если статья 3 говорила о проступках мирян, то статья 5 – исключительно о неподобающем поведении клириков – пьянстве, сопровождающем пасхальные дни. Речь идет о времени от Вербного воскресенья до дня Всех святых, то есть статья охватывает период Цветной Триоди, включая Страстную седмицу[32]. Из деяний собора следует, что
