Таинство ближнего - Мать Мария (Кузьмина-Караваева)
Так же неопровержимо указание Христово на то, как мы должны относиться к ближнему, в словах Христа о Страшном суде, где с человека будет спрашиваться не то, как он уединенным подвигом спасал свою душу, а именно то, как он относился к ближнему, посещал ли его в темнице, накормил ли голодного, утешил ли его – одним словом, любил ли он брата своего, человека, ставил ли эту любовь перед собою как непреложную заповедь Христа. И тут нельзя отговориться достаточностью молитвенной памяти о брате – необходимо оправдаться деятельной любовью, самозабвенной отдачей души своей за други своя.
Но если мы даже оставим отдельные и частные указания Евангелия на этот счет, а обратимся ко всему делу Христову на земле, то оно-то и есть высшая степень положения души за други своя, высшая мера жертвенной любви и отдачи, которую только знало человечество. Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного… (Ин. 3:16) – к такой же любви призывая и нас. Нет и не может быть последования по Христовым стопам без приятия на себя какой-то, хотя бы самой малой, доли соучастия в этом жертвенном подвиге любви. Всякий, возлюбляющий мир, всякий, отдающий душу свою за других, всякий, готовый ценою отлучения от Христа добиться спасения братьев своих, – есть ученик и последователь Христов. И наоборот: всякий, пребывающий в искушении одного только самоспасения, всякий, не приемлющий на себя ответственности за боль и грех мира, всякий, идущий путем хотя бы «святого» эгоизма, – просто не слышит, о чем говорит Христос, и не видит, за что принес Он Свою Голгофскую жертву.
Тут важно только еще подчеркнуть, что очень часто различные упражнения во внешних добродетелях – кормлении странников, призрении нищих и так далее – как будто приемлются и теми, кто идет путем самоспасения. Но приемлются как некие полезные для их души аскетические упражнения. Конечно, не о такой любви учит нас Евангелие и не в жертву такой любви был распят Христос. Его любовь, дарованная в наследие нам, есть подлинная жертвенная любовь, отдача души не для того, чтобы этим приобрести ее как бы с процентами, так как в ближнем открывается образ Божий, не акт во имя свое, а акт во имя ближнего. Тут нельзя рассуждать так: Христос нам дал твердое и неложное указание, что мы встречаем Его Самого в каждом убогом и несчастном. Примем это к сведению и окажем этому убогому и несчастному любовь, потому что он сам только кажется таким, а на самом деле он Царь Небесный, и за ним наши дары не пропадут, а вернутся к нам сторицею. Нет, убогий и несчастный есть действительно убогий и несчастный – а в нем в уничиженном виде действительно присутствует Христос, – и мы его принимаем во имя самой любви Христовой не от того, что нам от этого будет награда, а от того, что мы пламенеем этой жертвенной Христовой любовью, и соединяемся в ней с Ним, с Его крестными страданиями, и страдаем не ради своего очищения и спасения, а ради убогого и несчастного, которому эти наши страдания облегчают его собственные. Нельзя жертвенно любить во имя свое – можно жертвенно любить только во имя Христово, во имя образа Божия, открывающегося нам в человеке.
Быть может, все эти приведенные Евангельские указания взяты случайно, тенденциозно. Мы знаем, что Евангельскими текстами доказывают свою правоту все еретики и сектанты. Как будто нам надо еще чем-либо подкрепить себя, надо показать, что такое толкование было свойственно всем векам истории Православной церкви, его мы можем найти у многих отцов, в Добротолюбии например. Это верно, конечно, хотя и нуждается в некоторых оговорках. Первое, что надо помнить, это то, что Добротолюбие не есть Священное Писание, богодуховенное откровение, а сочинение святых, но все же людей. Второе – что авторы, помещенные в Добротолюбии, не напечатаны там целиком, а только по известному отбору, только главным образом в тех своих выдержках, которые касаются наставлений к аскетическому подвигу отдельного человека. Таким образом, там просто мало поминаются темы, связанные с тем, что нас сейчас занимает. Как пример: выборка всего, что говорится об отношении к ближнему в первом томе Добротолюбия на всех его более чем шестистах страницах, занимает только две страницы, а во втором томе на семьсот пятьдесят страниц – только пять. Соотношение совсем другое, чем в Евангелии или Посланиях. И нельзя сказать, что все остальное относится к прямому вопросу исполнения заповеди любви к Богу: три четверти остального материала Добротолюбия говорит главным образом о борьбе с чревоугодием, блудной страстью и другими страстями. Тексты же, касающиеся правильного выполнения заповеди любви к ближнему, иногда совершенно огненны, иногда же, как бы в противоречии с этой огненностью, вызывают недоумение. Об этих недоуменных текстах я не хотела бы много говорить. Ограничусь лишь тем, что покажу, что они действительно существуют.
Так, Макарий Великий рассказывает: «Когда один старец спросил авву Серапиона: сотвори любовь, скажи мне, каким ты себя видишь? – он ответил: я похож на того, кто находится на башне и, смотря вовне, помавает проходящим, чтобы они не приближались к нему. А вопрошавший его старец сказал ему: я же вижу себя, что я как бы сделал ограду вокруг и запер ее железными запорами, так что, когда кто постучится, я не узнаю, кто там, или откуда пришел, или чего хочет, или каков он, – и не отворяю ему, пока не уйдет».
У него же:
