Раннее христианство. Том I - Адольф Гарнак
Нет никакого сомнения, что постепенное закрепление нравственного идеала является в то же время его ограничением и понижением. Но, с другой стороны, тот же процесс все более и более способствует осуществлению идеала.
Действительно, нравственный уровень общин повышается, несмотря на все так называемое обмирщение или отчасти, пожалуй, вследствие понижения энтузиазма. Эксцессы вроде тех, с какими приходилось бороться Павлу в Коринфе, позднее наблюдались нами лишь среди течений, отверженных церковью. Мы видели, что в позднейшей литературе грехи плоти, лживость и т. п. не упоминаются; не потому, чтобы к ним стали относиться снисходительнее, но по той причине, что общины — но не катехумены — не подавали более повода поднимать эти вопросы. В это время в общинах, напротив, начинают обращать серьезное внимание и ведут борьбу даже с греховными мыслями! Такой прогресс возможен, ибо общины являются уже не миссионерскими, но коренными общинами, в которых не только ядро, но и значительное большинство членов состоит из христиан, с детства принадлежащих к общине и уже с молоком матери впитавших в себя христианские идеи. Христиане третьего или четвертого поколения хотя и чувствовали себя эпигонами, одновременно сохраняли, однако, сознание, что они наследники великой традиции. Привычка, несмотря на свое обезличивающее влияние, в нравственной области имеет большое педагогическое значение. И если, при всем стремлении христианства приспособиться к существующим условиям, оно все же сохранило свежесть и воодушевление первых времен, то это объясняется тем напряженным эсхатологическим настроением, которое ярко характеризует первоначальное христианство на всем его протяжении в отличие от последующего периода.
«Человечество постоянно идет вперед, а человек всегда остается одним и тем же» (Гете). И христиане II века были окружены теми же искушениями, как и христиане I века, но общий уровень христианской нравственности повысился, что оказало благотворное влияние на поведение отдельных членов. Как бы богато и разнообразно ни развивалась христианская жизнь, всегда и всюду мы наблюдаем проявление одного и того же духа — духа Иисуса Христа.
Этот прогресс, конечно, не непрерывен. Мы отмечали уже колебания в первый период христианства; если же бросить взгляд за пределы нашего периода, то мы заметим около конца II столетия несомненный упадок: христианство все более и более отказывается от своей замкнутости; оно подпадает влиянию греко-римской культуры. Юстин охотно цитирует Гомера, несмотря на соблазнительные мифы последнего; христианская община — если и не героизирует своего прославленного учителя, подобно гностическим школам, то все же воздвигает ему в знак своего почитания статую; катакомбы расписываются изящными орнаментами. И даже самое понимание нравственности становится расплывчатым. Церковь все шире растворяет свои врата; установление таинства покаяния дает возможность церковной дисциплине приспособиться к обстоятельствам. Протест со стороны более строгого направления объявляется еретическим. Епископы начинают заниматься политикой в церковных вопросах, завязывая при этом связи — быть может, более близкие, чем следовало бы — с влиятельными при дворе лицами, и ссорятся между собою. Именно за такую испорченность нравов, по мнению Евсевия, и разразился в Диоклетиановском гонении карающий суд Божий над христианами. В эпоху христианской империи обмирщение усиливается еще более, и параллельно с ним все сильнее распространяется бегство из мира. Нравственный упадок христианства носит на себе явный отпечаток общего культурного упадка этой эпохи. И, тем не менее, среди всеобщего крушения, сопровождавшего бури переселения народов, нравственный дух христианства уцелел и перенес свое моральное влияние на германские народы, только что выступившие на историческую арену. С этого времени опять наблюдается непрерывный прогресс. Но первоначальная христианская нравственность развивалась не исключительно из самой себя. Мы не раз встречались с более или менее сильным воздействием чуждых идей. Здесь следует еще раз обратиться к Евангелию. Сам Иисус ни в коем случае не был аскетом. Его враги ставили ему это в вину. Те, по-видимому, аскетические черты, какие мы в нем находим: безбрачие, бездомность, неимение собственности — были личными особенностями, обусловленными исключительно его призванием. Тем же самым объясняются и аналогичные наставления, даваемые им апостолам относительно воздержания, и требование отказа от имущества, предъявляемое к тем, кто хочет следовать ему. Представление о «бедной жизни Иисуса», как понимал ее святой Франциск, — представление, которое мы встречали еще у гностиков II столетия, является искажением образа Иисуса под влиянием чуждого духа. Величие Иисуса заключается именно в безусловно положительном понимании различных нравственных задач человека. Настаивая на том, чтобы сердце было обращено только к Богу, Он утверждает в то же время нерасторжимость бражка, признает государство, требует справедливого пользования имуществом. Это, так сказать, имманентное благочестие, видящее служение Богу во всем, что делает человек — ибо оно всюду признает присутствие своего Бога и уверено в нем, — определяющим образом влияло на христианство; однако, оно не было понято до конца и не сохранилось во всей своей полноте. Оно столкнулось с могущественным течением эпохи, с аскетическим направлением, которое перешло сюда с Востока и завоевало себе господство как на иудейской, так и на греческой почве; с воззрением, исходной точкой которого был скорее физический, чем этический дуализм, и которое поэтому не было способно понять всю глубину идей Христа. Если существовало противоречие между святостью Бога и греховностью мира, то, казалось бы, оно должно было найти себе и внешнее выражение: недостаточно только внутреннего освобождения от греховных желаний, но необходимо также и внешнее отчуждение от всего дурного, отречение от всего, в чем зло пребывает или что оно имеет своим источником. Мы имеем двоякое подтверждение тому, что эта аскеза не столько обусловливалась усилением нравственной строгости христианства, сколько была привнесена в христианство извне; первым подтверждением служит столь ясно наблюдаемая у Павла борьба между обоими воззрениями — отрицательно — аскетическим, которому он отдает дань, как человек своего времени и как бывший фарисей, и
