Раннее христианство. Том I - Адольф Гарнак
Интеллектуализму всех времен свойственны плохое понимание и полное отсутствие интереса к практическим вопросам жизни. Язычник Плотин находит возможным говорить о христианских гностиках более позднего времени, что они пренебрегали этикой и были хуже эпикурейцев. Но то же самое справедливо и по отношению к более раннему времени: «они говорят, что знают Бога, а делами отрекаются, будучи гнусны, непокорны и неспособны ни к какому доброму делу», Тит. 1, 16. «Они не имеют плода праведности», Ерм. Под. IX 19, 2.
Христианские общины отмечают у этих людей, главным образом, недостаток христианского самосознания и чувства общественности: они отделяют себя от общин даже в тех случаях, когда со стороны последних еще не последовало их исключения из общины. В тщеславном самовозвышении они объявляют себя пневматиками, людьми, исполненными истинного духа, и с презрением смотрят на обыкновенных христиан как на психиков, Иуд. 19. Уверенные в своей мудрости, они хвалятся своим превосходством, а в сердце имеют вражду и раздор, Иак. 3, 13, сл. Гностик известен своим высокомерием, он считает себя чем-то лучшим: он якобы действительно познал Бога, I Иоан, 2, 3 сл., 47 сл., находится с ним в общении, 1, 6, пребывает в свете 2, 9. Но при этом он забывает наиболее простые обязанности: братскую любовь, гостеприимство, помощь бедным, I Иоан. 2, 9; 3, 10 сл., 11; 4, 7; 20; I Тим. 15. «У них нет попечения о любви, ни о вдове, ни о сироте, ни о притесняемом, ни об узнике или освобожденном от уз, ни об алчущем или жаждущем. Они удаляются от Евхаристии и молитвы (общины)». Игнатий к Смирн. 6, 2; 7, 1.
Даже более того: гностик имеет страх перед исповеданием, в то время как христианская община, именно в более поздние времена, когда усиливаются преследования, с особой силой настаивает на обязанности исповедовать Христа. Можно было бы, пожалуй, счесть этот упрек клеветой на врагов, если бы он не повторен был впоследствии по адресу всех почти больших школ II столетия. Гностики несомненно относились резко отрицательно к мученическому фанатизму других христиан. Это соответствует и их философскому настроению; ведь и стоики, как Эпиктет и Марк Аврелий, видели в христианской готовности к мученичеству лишь закоснелое упорство. Это отношение гностиков к христианству определялось отрицанием общехристианской эсхатологии и надежды на будущую жизнь, еще более, чем принципиальным отношением к государству и обществу. Нельзя отрицать, что под покровом ревности к исповеданию скрывалось немало весьма нездорового фанатизма — позднее церковь сама предостерегала против этого, — и что стремлению к мученичеству способствовали в то же время весьма чувственные представления о будущей славе и о награде, ожидающей мученика — стоит лишь вспомнить о видениях Перепетуи и Сатура. Сдержанность гностиков в этом отношении вполне понятна. С другой стороны, нельзя не признать, что их высокомерное, холодное отношение к этому вопросу глубоко оскорбляло других христиан и должно было укрепить их в той мысли, что у гностиков, действительно, не было радостной готовности к исповеданию, истинного мужества веры. Отдельные мученичества людей, гностически настроенных, ничего не могли в этом изменить. Ибо, согласно древнему положению, если два человека делают похожее, это не значит, что они делают одно и то же — смерть такого лица, стоявшего вне христианской общины, не считалась христианским мученичеством.
Вообще трудно разобрать, как далеко заходит эта бесплодность в практическо-нравственном поведении у отдельных лиц. Во всяком случае, следует указать на то, что в апокрифических Деяниях апостолов говорится много о всякого рода чудесах и мало — о делах любви. Притом все эти чудеса, в большинстве случаев, — показные чудеса, большею частью без всякого нравственного содержания: разница только та, что там, где за убийством следует возвращение к жизни умершего, это выставляется как доказательство божественной, а не демонической силы. В тех случаях, когда раздаются бедным денежные суммы, даже целые состояния, действует менее мотив сострадания к бедным, чем желание избавиться от обременяющего имущества. Но нужно все же обратить внимание и на то, что апостол как таковой, в отличие от магов, исцелителей, бродяг-шарлатанов, познается по его добросердечности, безвозмездному лечению, по простоте, мягкости и по радостной готовности к исповеданию веры, Деян. Фом. II 20 стр. 16; Деян. Иоан. 5 стр. 153; Деян. Андр. 12 стр. 28 Bonnet. Нет недостатка и в отдельных прекрасных примерах нравственного наставления, Деян. Фом. VI 55 стр. 42, IX стр. 56, и чаще, причем следует обратить особое внимание на увещание не платить злом за зло. Нравственная ответственность за поведение других не может быть выражена лучше, чем в словах преданий о Матфии (paradoseis), использованных Басилидом: «если сосед избранного грешит, то грешит и сам избранный; ибо если бы он вел себя так, как этого требует Логос, то и сосед его, из отвращения к своему образу жизни, не грешил бы». Но в общем наставления Фомы не идут далее требования отказа от грубых языческих пороков. Апокалипса ада в Деяниях Фомы, VI 52 сл., описывает в весьма близком согласии с апокалипсисом Петра наказания за противоестественные пороки, прелюбодеяние, клевету, воровство, беспорядочную жизнь; другие же нравственные обязанности, как благотворительность, посещение больных, погребение мертвых намечаются лишь слегка, притом в отрицательной форме. Воздержание от блуда, алчности, пьянства не является еще характерным для христиан. Мы находим подобные же увещания у орфиков и других языческих философов. То же надо сказать и об атараксии, упоминаемой в Деян. Иоан. 29 стр. 166; она напоминает нам скорее стоицизм, чем Евангелие. Настоящие христианские элементы и здесь следует искать в другом: в углублении в тайну искупления и в аскезе.
Мы были бы все же очень неправы по отношению к гностикам, если бы рассматривали их исключительно как интеллектуалистов, бесплодных в практической нравственности. Многие из них не только посвятили морали глубокие размышления — мы упоминали уже об этике Исидора; у Климента Александрийского можно найти в высшей степени интересные этические рассуждения различных гностиков,
