Быть. Монография - Василий Леонидович Курабцев
Возможно, что Гегель еще гимназистом «безмерно» обрадовался «своему второму рождению, „обращению“ в философию», в «чистое мышление» [24, 32–33]. Об этом говорит его знание формальной логики и желание постичь историю «по-философски». Во всяком случае, уже обозначился философский акцент в его мышлении.
Но, скорее всего, только в семинарии он оценил и полюбил философию по-настоящему и стал осознавать ее истинную, причем глубокую, прежде всего научную суть: «Философия по своей сущности являет собой нечто эзотерическое, она создана не для толпы и не обязана быть ей доступной; философия, она только тогда философия, когда именно противопоставляет себя рассудку (Verstand), и тем самым еще больше здравому смыслу […]; мир философии есть мир в себе и для себя, мир перевернутый (verkehrte Welt)… Фактически философия должна оставить народу возможность подняться до себя, но она не должна опускаться до его уровня» [24, 208, цит. Гегеля.]. И еще, снова с акцентом на науке: «Философия есть объективная наука об истине, наука о ее необходимости, познание посредством понятий, а не мнение и не тканье паутины мнений» [12, 78]. Это уже ясно говорит не столько метафизик (а Гегель был им), сколько ученый.
А между тем в Европе шел процесс секуляризации, назревала революция во Франции, и штифтлеры не оставались в стороне. Увлекались Руссо и Монтескье; симпатизировали идеям «свободы, равенства и братства» [24, 78]. Хорошо известно, что Гегель восхищался Наполеоном и всю жизнь «отмечал годовщину взятия Бастилии» [24, 73]. Жак Д'Онт уверяет, что Гегель встречался с кровавым французским генералом Карно и назвал его «приятным стариком». А Карно известен как «цареубийца, один из самых беспощадных „террористов“» [24, 90].
Не было ли это реальное событие в жизни Гегеля знаком особого «немецкого» духа Гегеля, о котором Герман Гессе написал так: «Горячечный сон того состояния духа, из которого выходят войны, расовые преследования и братоубийственные сражения между людьми» [19, 274, ст. 1946 г.]. Можно предположить, что в душе Гегеля прятался революционер, борец за свободу, социальную и философскую. Не об этом ли его высказывание об остром желании «внести в Философию идею абсолютной свободы»? [24, 212, цит. Гегеля]. Вероятно, «свободы от» – от католической религиозности, от статичности познания, от утоптанного поля современной Гегелю мысли.
Не отсюда ли и восторженное восприятие революционной Франции и Наполеона? Он писал: «Я видел, как император – душа мира – выезжает из города… Озирает весь мир и повелевает им». Это – «необычайный человек, которым нельзя не восхищаться» [24, 221–222, цит. Гегеля]. Кроме того, Франция после революции достигла настоящего национального единства, которым не обладала Германия.
Гегель в этом стремлении к свободе не был чужд искренней экзальтации и энтузиазма – говорил об «омоложении» абсолютной идеи (французские события, открытия Канта) [24, 80]. Верил, что «революционная и наполеоновская Франция – пример и наука. <…> Германия, благодаря глубинам своего духа, добьется большего, чем учитель» [24, 244]. И тут можно предположить, что Гегель угадал национально-патриотические чаяния немецкого народа еще в первой половине XIX века. Это националистическая жажда расцвета немецкой нации, всемирного взлета Германии, явления немецкого «Наполеона». Есть перекличка и с иудейским ожиданием Мешуаха. С тем только исключением, что в ХХ веке «Наполеон» Германии, к несчастью для Германии, Франции, России, Англии, США и почти всего мира, явился.
Этот взлет Германии (а Гегель ее называет единственной достойной преемницей античной и всей постантичной философии) требовал от немецких философов и ученых «дерзновения в поисках истины» и «веры в могущество разума» как «первого условия философских занятий» [18, 83]. Первый шаг, в понимании Гегеля, был сделан Иммануилом Кантом. Одного из своих законных сыновей Гегель назвал «Иммануилом».
Но возвратимся к Stiftу. Молодые штифтлеры «вместе пили и пели в трактирах, заигрывали с барышнями, устраивали мальчишеские забавы» [24, 71]. Девизами лета у Гегеля были то «вино», то «любовь». Но и отлично учились – изучали Св. Писание, различные науки, древние языки – «еврейский, греческий, латинский» [24, 64]. Д'Онт пишет, что Гегелю «запаса цитат из Писания …хватит на все случаи жизни» [24, 64].
После двух лет обучения в Штифте Гегель стал магистром философии; а после трех лет – «кандидатом по теологии» [24, 90].
Е. Аменицкая в предисловии к «Феноменологии духа» (1913) приводит девиз Гегеля: «Стремитесь к солнцу, друзья, чтобы быстро созрело счастье человеческого рода. Если вы, прорываясь к солнцу, утомились, и то хорошо! Тем лучше будете спать!» (из Hippel, 1781) [2, V]. То есть это зов к прогрессу, к разуму, счастью всего человечества. Маркс и российские большевики с очевидностью тоже жили этой идеей.
Идейно-духовная революционность молодого Гегеля контрастировала с внешней прозаичностью, причем в такой степени, что даже близкие люди оставались обманутыми или хотели быть обманутыми. В гимназии он слыл истинно «благоразумным юношей». А его товарищи по Штифту видели его прежде всего середнячком. Гельдерлин вспоминал о нем так: «Человек со спокойным прозаическим рассудком». Шеллинг тоже отзывался аналогично: «Чистый образец внутренней и внешней прозы» [2, XIII]. То есть дух Гегеля, величие его мыслей и личности «было скрыто от глаз современников» [2, XIII]. И можно предположить, что Гельдерлин и Шеллинг по каким-то причинам не слишком любили и уважали своего гениального товарища. И хотели, чтобы он был именно середнячком.
Впрочем, заурядность философа была не совсем надуманной: это просто другая сторона его личности и жизни (его «обыденка» и частично «социалка»). Она проявилась даже в его творчестве – предназначенном почти для всех и понятном для всех, например, в работе «Кто мыслит абстрактно». В общем-то, любой человек имеет отношение к обыденности.
Заурядную сторону своей личности и жизни Гегель открывал порой слишком очевидно: «Я достиг… цели моего земного существования, ибо, если у тебя есть работа и хорошая жена, у тебя есть все, что нужно иметь в этом мире. Эти две вещи – главное из того, что следует стараться заполучить» [24, 259–260]. Это – главы жизни (работа и хорошая жена), а параграфы дальше дописываются. И ни слова про веру в Бога, жажду спасения, любовь, творчество, милосердие и другое! Здесь к тому же Гегель – анти-Платон, или Платон позднего периода творчества.
После пяти лет отличной учебы в Тюбингенской духовной семинарии он стал пастором. Но служить пастором не пожелал
