Рычаг богатства. Технологическая креативность и экономический прогресс - Джоэль Мокир

положение Фэя заключается в том, что в традиционном китайском обществе интеллигенция являлась классом, не обладавшим техническими знаниями и интересовавшимся главным образом мудростью прежних эпох, литературой и искусством. Китайская интеллигенция, рассматривавшая мир сквозь призму людских отношений, утверждает Фэй, была консервативной силой, поскольку в сфере отношений между людьми конечная цель всегда заключается во взаимной гармонии, в то время как технические изменения ведут к социальным потрясениям. Такое объяснение достаточно расплывчато: Фэй не уточняет, какой период имеет в виду, когда пишет о «традиционном Китае», и ничего не говорит о том, происходили ли изменения в мировоззрении интеллигенции в периоды Мин и Цин. И вообще, отсутствие интереса к технике – черта, достаточно характерная для любой интеллигенции. Тем не менее ключевая идея о том, что технический прогресс нуждается хотя бы в очень узком мосте между образованным и трудящимся классами, кажется вполне логичной. В Китае этот мост обеспечивало государство.

Таким образом, империя не всегда несовместима с техническим прогрессом. Однако пример Китая дает нам некоторое представление о причинах отрицательной корреляции между имперской мощью и техническим прогрессом. Во-первых, Китай, по выражению Нидхэма, всегда был «однопартийным государством», в котором две тысячи лет у власти находилась «конфуцианская партия». В эпоху Цин бюрократия не поощряла интеллектуального или политического вольнодумства, хотя свирепая европейская религиозная нетерпимость была чужда китайцам. В противоположность Европе, здесь не было мелких княжеств или вольных городов, куда могли бежать носители новых идей. Более того, при династиях Мин и Цин Китай управлялся профессиональной бюрократией, которая, по крайней мере теоретически, отбиралась в ходе конкурсных экзаменов (на практике в этой сфере царили кумовство и коррупция). При всей привлекательности подобной меритократии в глазах исследователя европейской истории, привыкшего к правителям, отличавшихся в основном алчностью, жестокостью и некомпетентностью, власть мандаринов становилась серьезной помехой для экономического прогресса. Привлекая в свои ряды лучших и умнейших представителей торгового класса, китайская система обеспечивала концентрацию интеллектуальных сил страны в сфере бюрократической деятельности, консервативной по самой своей природе. Хотя заявление Нидхэма (Needham, 1969, p. 202) о том, что «каждый купеческий сын мечтал стать ученым, держать экзамен на имперскую должность и сделать карьеру на государственной службе», является некоторым преувеличением, оно позволяет выявить принципиальное различие между Европой и Китаем[135]. В Европе инженеры, изобретатели, купцы и ученые обычно не принадлежали к рядам правящего класса. Талантливым людям незнатного происхождения, как правило, был закрыт путь во власть, и это вынуждало их искать выход своей энергии в других сферах.

Однако более важен тот факт, что технические изменения, осуществляемые главным образом усилиями должностных лиц и центрального правительства, обладают неприятной особенностью – они нуждаются в одобрении властей. Пока режим поддерживает прогресс, тот будет продолжаться. Однако власти могут в любой момент, так сказать, прикрыть лавочку и частные предприятия едва ли придут им на смену. Таким образом, инновации, организуемые чиновниками, возможны, но всецело зависят от их доброй воли. А поскольку большинству устоявшихся бюрократий свойственна сильная неприязнь к изменению статус-кво, то технический прогресс, осуществляемый государством, едва ли окажется сколько-нибудь длительным. Просто чудо, что он столько времени продолжался в Китае. И завершился он в тот момент, когда государство утратило интерес к техническим изменениям.

Трудно сказать, почему китайское государство изменило свое отношение к техническому прогрессу. Власть минских и цинских императоров была более абсолютной и самодержавной по сравнению с их предшественниками. До них частым явлением были перевороты и цареубийства, привносившие элемент «конкуренции» на китайский политический рынок. При минских императорах отличительной чертой китайского государства стали жесткий этикет, беспрекословное подчинение и конформизм. Одновременно с этим китайское чиновничество превратилось в серьезную силу, заинтересованную в сохранении статус-кво. Оно научилось противодействовать нежелательным для него изменениям, вследствие чего даже самые могущественные императоры не могли проводить прогрессивную политику. Два великих просвещенных маньчжурских деспота, Канси (1662–1722) и Цяньлун (1736–1795), чье правление неизменно описывается как эпоха мира и процветания, проявляли заинтересованность к умиротворению, порядку и к отлаженной администрации. Их интересы совпадали с интересами бюрократии, также стремившейся к стабильности. Абсолютистское правление всемогущего монарха, превыше всего ценившего стабильность, лишало страну той динамики, которая в то время била ключом в Европе. Согласно мнению специалиста (Feuerwerker, 1984, p. 322), при минских и маньчжурских императорах государство «едва ли делало хоть что-то для обеспечения современного экономического роста»[136]. Возможно, это мнение является некоторым преувеличением, поскольку императорский двор в конце XVII в. принимал самые активные меры к возрождению страны (Shang Hung-k'uei, 1981). Экономическая экспансия продолжалась и в XVIII в. Рост сельскохозяйственного производства обеспечивался главным образом путем вырубки лесов и освоения южных провинций, происходившего при активной поддержке правительства. Естественным последствием стабильности, которую приносила власть просвещенных цинских деспотов, являлась коммерческая экспансия. Но при этом страна почти лишилась технического динамизма, которым отличались Китай при династии Сун и Европа XVIII в. К XV в. императорское правительство играло в сфере изобретений и инноваций намного более скромную роль, чем в Средние века, а никакая другая сила в Китае не могла заменить государство в качестве движущей силы технического прогресса. Взять на себя такую функцию было некому. Именно вследствие того, что в Европе технические изменения осуществлялись силами частных лиц в децентрализованном, политически конкурентном окружении, они могли происходить на протяжении долгого времени, делать большие скачки и не терять своего импульса, несмотря на серьезные откаты и препятствия.

Глава 10. Промышленная революция: Великобритания и Европа

Как мы уже видели, после 1750 г. промышленная ре волюция первоначально затронула в первую очередь Великобританию. Объяснять, почему последняя на старте сразу же обогнала своих соседей с континента, в течение многих десятилетий было излюбленным развлечением историков экономики, хотя консенсус по этому вопросу среди них так и не сложился. В некотором глобальном смысле этот вопрос может показаться относительно несущественным по сравнению с намного более важным вопросом о том, почему в тот же самый период Европа так сильно оторвалась от остального мира. Тем не менее различия в рамках Запада, «удачливой» части света, тоже остаются загадкой. Трудность заключается в том, что в ходе британской промышленной революции изменениям подверглось множество аспектов экономики, по своей природе не связанных с техникой, вследствие чего невозможно отделить демографические процессы, урбанизацию, огораживания, войны, социальную и коммерческую политику и пр. от технических изменений, а затем сравнивать результаты с тем, что произошло на континенте. Ниже мы ограничимся рассмотрением вопросов о том, почему Великобритании в течение примерно сотни лет удавалось создавать и насаждать передовые производственные технологии более быстрыми темпами по сравнению с континентом и играть роль образца, чей